Я работал очень тщательно, занимаясь каждым ножом в отдельности. По крайней мере, пусть у Мадлен будут самые чистые ножи на свете. Я был бесконечно благодарен за передышку. Я воображал, что попал в 1870-е годы, и сам я – бородатый Член Королевского общества, [76]знаменитый антрополог, совершающий турне по Новому Свету, демонстрирующий восхищенному и потрясенному залу радостно болтающую Рейчел и расслабленно-задумчивого Фила. Это мои лучшие экспонаты, не похожие на все прежние находки – иллюстрирующие типы человеческого невежества. И экспонирование их приносит мне целое состояние. Мой тезис: они представляют собой некую странную генетическую мутацию, и если мы не начнем следить за собой, к началу XXI века все двадцати-тридцатилетние будут похожи на них.
– А теперь, дамы и господа, – объявляю я торжественным голосом, заставляющим их забыть о говорящей обезьяне и двухголовом ребенке, – мы подходим к выводам и практическим последствиям настоящей лекции, к ее апогею, если хотите. – (Тут я прокашливаюсь.) – Несколько лет назад мне выпала сомнительная честь обнаружить в ходе мрачных скитаний по лондонским трущобам в районах Фулхэм-Бродвей и Кларкенуэлл соответственно [77]двух людей, на вид почти тридцати лет от роду, которых, в интересах науки, я счел необходимым предъявить миру, чтобы мы могли расширить свои знания путем наблюдений и экспериментов, чтобы мы узрели наконец, каких чудовищ плодим на горе грядущим поколениям. – (Взволнованный рокот прокатывается по залу.) – Едва ли нужно говорить, что слухи о них распространяются с самого момента их обнаружения, и я знаю, что многие из вас уже видели их имена на страницах наших лучших научных и антропологических журналов… – (Общий гул подтверждает мою правоту.) – Дамы и господа, без дальнейших проволочек имею честь представить вам мисс Рейчел Форсайт и мистера Филиппа Фелтона…
Аудитория взрывается аплодисментами, которые постепенно уступают место тревожному бормотанию и удивленным вздохам, когда мои ассистенты выкатывают в креслах Филиппа и Рейчел и оставляет их на заранее отведенных местах за накрытым к Ужину столом, который расположен в передней части просцениума, чуть в стороне от центра. Оказавшись за столом, экспонаты начинают разговаривать, периодически обращаясь друг к другу, иногда бросая короткие фразы в сторону хорошо одетых манекенов, которые должны обозначить еще двух присутствующих за ужином гостей.
Теперь я выступаю вперед и, отмечая наиболее важные моменты своей речи взмахами внушительной трости, приступаю к дальнейшему повествованию.
– Дамы и господа, давайте сначала рассмотрим случай мисс Рейчел Форсайт. Нет сомнений в том, что она получила прекрасное образование; вообразите, если хотите, длинный ряд учителей, которые отважно пытались привить ей хоть какие-то знания; очевидно также, что данная особь наслаждалась постоянным доступом к достижениям культуры, науки и новейшим открытиям нашего времени; обратите внимание, что она имеет возможность путешествовать, работать, жить в одном из самых прекрасных городов на свете; примите к сведению большой запас социальной энергии, создающей напряжение вокруг нее. И, все же… – тут я делаю драматическую паузу, – все же очевидно, дамы и господа, насколько чудовищно малосумела она понять из всего этого. – (Аудитория в едином порыве ахает от ужаса; Рейчел ни на мгновение не перестает болтать.) – Далее! Дамы! Господа!Изумляет ничтожность ее участия в великом исследовании жизни! Поражает ее полная неспособность понять устройство современного мира! Ужаснитесь тому, что радость и страдания в равной степени недоступны ей! Смешно слушать ее рассуждения о человеческих взаимоотношениях! Хочется рыдать, когда осознаешь, что она выдает за озарения! Перехватывает дыхание, когда видишь, что для нее гороскопы важнее истории, когда в пламени истинного чувства она не различает ничего, кроме сентиментальности, выхватывая из него лишь обугленные стебельки пустых капризов! Глаза вылезают на лоб от фантастического отсутствия любознательности, когда наблюдаешь, как она идет, опустив голову и не обращая ни малейшего внимания на архитектуру идей, поддерживающую ее мир! Нет слов, чтобы описать ее – разодетую в пух и прах и полусонную – в великом концертном зале бытия, в то время как хор ангельских голосов вокруг нее восславляет Господа! Herr Gott, dich loben wir! [78].
Аудитория вскакивает на ноги, в порыве изумления воздевает руки, яростно аплодирует.
– Но, дамы… дамы и господа, прошу вас… нет… нет… (Я поднимаю руки и жестом призываю их сесть.) Позвольте мне сказать: она – это ничто… ничто,говорю вам… ничто по сравнению с мистером Филиппом Фелтоном!
Некоторые слушатели опираются на спинки кресел, собираясь снова сесть. Другие продолжают стоять, вытянув шеи и напряженно глядя на сцену.
– Вот человек поистине глубоко заблуждающийся. Заверяю вас: он считает себя чрезвычайно важной персоной, влиятельным, думающим, остроумным и одаренным человеком… да, пожалуй, даже талантливым.Более того, он видит себя джентльменом достойным любой леди. Он одет в соответствии с последними веяниями моды… – (Смешки в зале.) – У него стильная прическа, его ботинки изящны но в меру демократичны. То, что он читает, – легкая литература, но это всегда au courant [79],то же самое можно сказать и о музыке, которую он слушает. Да, он считает себя надежным другом, записным остряком, первым среди равных, он гордится собой, когда возвращается в родной город. Он успешен, состоятелен, обаятелен, полон идей и готов давать окружающим мудрые советы. Дамы и господа, мистер Филипп Фелтон искренне полагает, что он советник… правительства Великобритании.– (Смех в зале.) – ПО ДЕЛАМ ЕВРОПЫ!
В аудитории вскрики, вздохи, шарканье ног, многие на грани истерики. Я тоже не смогу сдержать улыбку.
– Но спросите его, пожалуйста, спросите его, прочитал ли он хотя бы абзац на каком-либо языке, кроме своего собственного? Сможет ли он узнать Гете, Данте или Мольера, если бы один из них или все вместе заявились к нему, в его холостяцкую квартиру в Кларкенуэлле, прихватив с собой немного пармиджано к его передержанному феттучини? Боюсь, что нет. Но вероятно – я слышу ваше милосердное предположение – вероятно, избранная им область европейской ойкумены – это музыка: мудрый Вивальди, святой Монтеверди, прекрасный Моцарт, разбивающий сердца Бетховен, величественный Бах? И снова нет – уверяю вас, дамы и господа, он не сможет распознать ни одной мелодии. Но, может быть, он любит живопись: Рафаэля, да Винчи, Вермеера, Рубенса, Гейнсборо? Нет, совсем нет. Битва идей? Может, философия поддерживала его на тернистом пути к столь ответственному посту; может, долгая беседа Европы с самой собой вдохновляет его одинокими ночами, когда он размышляет о судьбах народов? Нет, дамы и господа, он не знаком с философией. Ну, может быть, он хотя бы влюблен в историю – войны, тайные альянсы, заносчивые короли, железные королевы? Увы, нет, он понятия об этом не имеет. А что же великие реки: Рейн, Дунай, Луара? Нет. Или архитектура: palazzi [80],замки, соборы? Нет. Вина? Нет. Еда… (Ну хотя бы еда, уж в этом-то он точноразбирается, – воскликнете вы.) Нет. Нет, нет и нет. И еще раз нет. – (Потрясенная тишина.)
– Дамы и господа, несмотря на то, что этот человек говорит и ходит, и вокруг него существует подобие жизни, тем не менее я скажу вам следующее: голова у него пустая, уши глухи, глаза слепы, сердце закрыто, а душа мертва. А платформа, на которой он строит свои особые советы для Европы, его особые советы по поводу величайшей в мире части света…его платформа не содержит в себе ничего большего, чем его пристрастие к ложноитальянскому кофе и псевдофранцузскому вину.
76
Британское научное общество, ставшее родоначальником Академии наук, основано в середине XVII в.
77
Фулхэм-Бродвей расположен в престижной части города, на юго-западе; Кларкенуэлл является частью исторического центра города.