Когда я в следующий раз увидел Мадлен, она стояла возле бара и разговаривала с басистом из ансамбля. У него были длинные светлые волосы, красивое загорелое лицо. Он немного напоминал танцора фламенко. И она покупала ему выпивку.
Ревность нахлынула без предупреждения, из ниоткуда. Но ошибки быть не могло: жар и жалящая боль – внезапные уколы стрел с зеленым наконечником, а следом за этим поток яда. Почему-то я не трогался с места. Я стоял, невидимый, и наблюдал за ней. Вот она смеется над каким-то его замечанием. Вот она касается рукой его плеча. Вот она шепчет ему что-то на ухо, как будто иначе он бы не расслышал ее из-за громкой музыки. А ведь она отошла от меня всего минут десять назад – или даже меньше.
Признаюсь честно, следующие несколько минут были гораздо хуже, чем мне хотелось. Они были гнусными и отвратительными, и все это время я ненавидел сам себя. Но сила накативших чувств застала меня врасплох: гнев, паника, ярость, возмущение, беззащитность, оскорбление, унижение, внезапный страх потери – все это нахлынуло разом, вполне обоснованно (только посмотрите на нее) и совершенно безосновательно (она была со мной, мы были в Риме, это была с ее стороны всего лишь игра, все в порядке). Так вот какова ревность, подумал я: ядовитый напиток, составленный из равных частей разумного и неразумного, и истинный источник ее власти состоит в том, что вы перестаете понимать что разумно, а что нет, – и начинаете сомневаться в собственных суждениях.
Когда я подошел, она оторвалась от его уха и повысила голос:
– Привет, Джаспер, это Марко. Я собираюсь переспать с ним сегодня. Он говорит, что вы можете развлекаться со мной по очереди, если ты не возражаешь. Он очень умный, правда? А еще он говорит, что может трахаться без резинки. По-моему, это классно.
Я открыл рот, но голоса не было. Я знал – хотя ничто в ее тоне не позволяло предположить шутку, или сарказм, или лукавство – я знал, что должен рассмеяться или, по крайней мере, сказать что-нибудь, что заставит ее признаться в розыгрыше. Но я не мог. Мое чувство юмора испарилось, как вода на песке пустыни. Я понимал, что на самом деле она не хочет ничего такого; и все же то, что она сказала, – как мне казалось – на мгновение я даже растерялся – было ничем не спровоцированным актом чистого психологического насилия. Уровень адреналина у меня в крови стремительно рос.
Марко заговорил – его английский был почти безупречным, но акцент походил больше на швейцарский, чем на итальянский:
– Привет, как дела? Я хочу сказать, парень, мне эта идея оченьнравится. – Он улыбнулся Мадлен: ему, судя по всему, и в голову не приходило, что она шутит. – Я никогда раньше не занимался этим с двумя людьми сразу – а ты?
– Да, – медленно произнес я, – я занимался. – Я жестом привлек внимание бармена. – Но, боюсь, Марко, никто не коснется этой женщины кроме меня. – Мой паралич начинал проходить. – Извини. Она моя, это так и только так. Ты можешь купить ее на час, но это тебе будет стоить кучу денег, а она не особенно склонна к сотрудничеству. На самом деле она редкая стерва. Кто хочет выпить?
– Мне то же самое, – распорядилась Мадлен. Она была несколько шокирована мои словами, но в глазах горел азартный блеск.
– А ты? – спросил я у Марко.
– Конечно, – кивнул он, – пиво было бы кстати.
– Отлично.
Я сделал заказ, а затем развернулся спиной к бару. Мадлен встала с табурета, позволяя платью свободно скользнуть вниз и расправиться, затем она снова села, вызывающе закинув ногу на ногу. Тем временем Марко сложил руки в молитвенном жесте итальянского футболиста, возмущенного решением судьи.
– Ой, дружище, какая досада. А я подумал, что сегодня мой счастливый день. Четыре года я играю блюз в этой группе, и никто еще никогда не предлагал мне секс после шоу. Даже оральный. Даже в Венгрии. Я подумал, может быть, один раз Господь решил мне помочь. Ужасно обидно.
– Мне тоже, – сказала Мадлен. Она выглядела очень несчастной, но потихоньку подмигнула мне. Когда я передал ей еще одну порцию «Джека Дэниэлса» с колой, я почувствовал, как ее свободная рука легла мне на бедро.
Ревность прошла так же быстро, как нахлынула. Но я все еще удивлялся тому, как я был потрясен такой ерундой. Я приобрел опыт: после того, как ревность занесла твой адрес в лист рассылки, отписаться от нее уже нельзя.
Остаток ночи был слишком безумным и пьяным а потому теряется в тумане. Часа в три мы вывалились на улицу – снова рука об руку, под звездами, которые мерцали, стоило нам отвести от них взгляд, и луной, которая раскачивалась из стороны в сторону, если мы смотрели на нее, – а потом побрели назад по Виа ле ди Трастевере, стараясь не приближаться к бормочущим наркоманам у грязных забегаловок, и постоянно прислушиваясь, чтобы не попасть под колеса какому-нибудь из мальчишек на мотороллерах, которые как безумные носились по площади, как будто в поисках особо эффектного столкновения, способного отрезвить всех нас, заставить забыть о ребячествах ночи и приступить, наконец, к серьезным занятиям завтрашнего утра. Мы свернули в боковую улицу, и брели, и спотыкались, и искали дорогу на ощупь, проходя мимо теплых каменных стен, – то шептались, то кричали, то хихикали, то целовались – потом еще поворот, и мы оказались на сумрачной Виа дель Моро, а оттуда прошли к теряющемуся в темноте, но по-прежнему массивному святилищу «Звездной пыли», последнему из ночных прибежищ для тех, кто отказывается верить в восход солнца.
Когда они выставили нас вон, в воздухе чувствовалась предутренняя свежесть, а ночное небо начинало светлеть. Мы, покачиваясь, потащились домой, я вспоминал итальянские ругательства и тут же обрушивал их на голову Мадлен, а она хихикала, шла передо мной задом наперед, надувала губы, насмешливо поднимала подол платья и дразнила меня:
– Ты наслаждаешься выходными, Джаспер, ты наслаждаешься мной? Да? Нет? Да… О, думаю, да. Но с тобой трудно говорить, правда? Это так. Потому что ты… мужчина. Такой серьезный.Мужчина! А настоящий мужчина никогда не покажет, что думает и чувствует, так ведь? Нет, никогда. Но женщина всегда сможет догадаться; и в этом наше колоссальное преимущество. Для женщины мужской ум – как утомительная игра в крестики-нолики, и единственное, что может удивить нас, что вы просите о новом раунде. В мужчинах нет ничего сложного или непостижимого. Так иди и возьми меня, если это то, чего ты хочешь.
Я хотел. И взял.
В сумраке, за закрытыми ставнями, она спросила меня, сплю я или нет. Нет, ответил я, и встал, чтобы принести ей воды. Она села на кровати и залпом выпила целый стакан, и тогда я пошел, чтобы принести еще.
23. Канонизация
Молчи, не смей чернить мою любовь…
– Ради Бога, Джаспер, который час? – Мадлен на мгновение приподнялась и посмотрела в ту часть комнаты, где я только что успешно, но довольно шумно вскипятил молоко.
– Девять.
– И какого черта ты делаешь? – Она перекатилась на другой бок и зарылась лицом в подушку.
– Я пытаюсь заставить эту кофеварку варить кофе. – Первые темно-коричневые капли упали в белую чашку, которую я отыскал на кухне. – Ага, вот как она работает. Фантастика.
– Ты не можешь немного потише? Кое у кого жуткое похмелье.
– Это не я издаю шум. Это кофеварка.
– В котором часу мы должны встретиться с твоим священником?
– Не раньше половины одиннадцатого. – Я убрал на четверть заполненную чашку и подставил другую. – Хочешь капуччино?
– Только если ты пообещаешь мне сначала достать из моей сумки парацетамол и дать его мне вместе со стаканом воды.