— Не передергивай, дружище, — говаривал старший его товарищ. — Что-что, а это место никак забытым не назовешь. Оно — благословенное.
Франческо надувался, как футбольный мяч, и на том беседа обычно заканчивалась.
«Ну, уж Джейн-то, наверное, страдает не меньше моего, — злорадствовал он, когда его заставляли вместе с другими чистить картошку или лущить фасоль. — И нипочем ведь не догадается, что отсюда можно запросто смыться. А я смоюсь, без нее, и она больше не будет мне докучать».
Но когда на следующее утро он подкрался к воротам, которые ежедневно отворялись для фургонов с провизией, то чуть-чуть не столкнулся с Джейн, бывшей под стать Моррисовым заключенным: бледной, осунувшейся, с темными кругами под глазами. За последние несколько суток ей так и не удалось хорошенько вздремнуть.
— Ну что, невмоготу стало? — съязвил Росси. — Здешние порядки не для изнеженных особ.
— Тьфу на тебя! — припечатала та, и они вместе притаились у ворот, чтобы дать тягу, как только представится возможность.
На самом деле Франческо был несказанно рад видеть Джейн, да и она не больно-то раздосадовалась, встретив его у стены, однако оба отмалчивались, и никто не спешил кидаться друг другу на шею. Их традиционный обмен любезностями мог показаться вульгарным кому угодно, однако итальянец и англичанка не находили в подобном приветствии ничего вопиющего, и оно отнюдь не указывало на существование между ними вражды или неприязни.
— Я за то, чтобы вернуться на Актеонову виллу, — решительно заявил Франческо, когда они отбежали от монастыря на «безопасное» расстояние.
— Будь по-твоему, — сказала Джейн, которая мечтала только о том, чтобы отмыться от пота и пыли и которой такая идея показалась самой рациональной. — Но хорошо бы определиться с направлением.
— Для Франческо Росси препятствий не существует! Мы будем ориентироваться по мху!
— Но здесь нет мха!
— Тогда по древесной коре!
— Но я вижу лишь кустарники да травяную поросль!
— Не беда! Годовые кольца на свежих пнях гуще с северной стороны.
— Единственный пень здесь — это ты! — едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, сказала Джейн. — Постарайся лучше вспомнить, где находился алтарь, когда вы были в храме.
— Алтарь? Минуточку!
Он повертелся на месте, ткнул указующим перстом в сторону гор и провозгласил «там!» своим непревзойденным комичным тоном, который сделался его второй натурой и пускался в ход независимо от серьезности положения.
— А ты, оказывается, тоже кое-что смыслишь в ориентировании! — сказал он, и тут Джейн покатилась со смеху, предоставив ему теряться в догадках относительно причины такого ее поведения. Он вначале даже не понял, плачет она или смеется, и когда, встряхнув ее, поинтересовался, каких грибов она объелась, в ответ услышал лишь неопределенное хихиканье да смесь каких-то звуков.
— Сбрендила, — невесело заключил он и, навьючив ее на плечи, как вязанку хвороста, поплелся вдоль дороги, надеясь поймать попутку, следовавшую в Ираклион. Теперь-то он знал, что, если двигаться к северо-востоку, в обход небольшой горной гряды, рано или поздно они прибудут к пункту назначения.
Четверть часа спустя Джейн уже сопела у него над ухом.
«Заснула, значит, — сообразил Франческо. — Небось, в монастырской клетушке-то покоя ей не давали, извели, бедную. Так пускай хоть теперь выспится. Ничего, что тяжела ноша, мне не впервой».
Может, Кристиан Кимура и представлял собою предел мечтаний для многих впечатлительных особ; может, он и был олицетворением благородства, обходительности и безмерного терпения, но Джулию это нисколько не прельщало. Ей кружили голову лишь благоухающие цветочными ароматами луга, теплый ветер да присутствие Клеопатры, а пьянил единственно восторг от дальнего путешествия. Она зареклась к кому-либо привязываться еще в ту зеленую пору, когда чувства зыбки и неуправляемы, ум рассеян, а любовь часто бывает безответна. «Если кто и станет благоговеть перед ним, — убеждала она себя, — то уж точно не я». Обогнав Кристиана и африканку, она бодро шагала по дороге вдоль полей с подрастающей пшеницей, вдоль оливковых плантаций и гудящих шмелями пастбищ, так что спутники еле за нею поспевали.
— Сначала увозят за тридевять земель, а потом, как хочешь, так назад и добирайся, — говорил Кимура, поглядывая на вспотевшую кенийку, которая была нема, как утконос, и измучена, словно после Ватэрбергского марафона. — Удивляюсь, откуда у Джулии столько прыти!
Они шли уже без малого полдня, весеннее солнце припекало не на шутку, и человек-в-черном непременно заработал бы себе солнечный удар, если бы не встроенная в его плащ охладительная система. Клеопатра пялилась на него, как на скудоумного, потому что только скудоумный, по ее разумению, мог нацепить осеннее пальто в такую жару. Встреченная бурными излияниями со стороны нареченной сестры, африканка совершенно позабыла передать ей посылку от Аризу Кей, и телепортатор беспризорно болтался в кармане ее холщовых шорт, пока не объявили привал.
— Синьор, а вы уверены, что город именно за теми холмами? — без всякого пиетета спросила Джулия, когда они присели на землю возле молодой кедровой рощи.
— Разумеется, — благосклонно ответствовал тот, собираясь пуститься в объяснения и рассказать, чем он руководствовался при выборе направления. Однако ученица крайне его разочаровала, удовольствовшись его кратким ответом и поспешив перебраться поближе к африканке. Новый телепортатор незамедлительно обрел свою хозяйку, и той пришлось изрядно повозиться, прежде чем разобрать инструкцию, которая целиком состояла из мелких витиеватых иероглифов. Отсутствие практики весьма ощутимо давало о себе знать.
— Наша Хранительница просто мозг! — высказалась Джулия, перекладывая с руки на руку раскладную табличку со знаком розы ветров да черным маслянистым иероглифом на обратной стороне. Рядом с каждым углом восьмилучевой звезды стояли иероглифические надписи, обозначавшие, вероятно, стороны света, хотя одну из них итальянка расшифровала как «дань свободе», а другая живо напомнила ей о нагромождении туч и драконов — устойчивая ассоциация, возникавшая при написании кандзи «многозначный». — Она прислала тебя лишь в качестве курьера?
Кенийка помотала головой и смущенно заулыбалась.
— А-а-а, выходит, соскучилась! — протянула Венто.
— Я, может, еще пригожусь, — сказала Клеопатра, пряча глаза.
— Ты очень вовремя, доложу я тебе, — сообщила ей Джулия, укладываясь на землю. — Потому что синьор Кимура действует на меня, как стимулятор на кролика: хочется бежать во все лопатки.
Африканка посерьезнела.
— Я, конечно, в людях разбираюсь плохо, но, по-моему, он не так и ужасен, твой синьор Кимура. Странный — да, но ведь у каждого свои странности. Опасаюсь, как бы ему не сделалось дурно на такой-то жаре!
— Если ты о плаще, то на месте Кристиана я бы уже спеклась, что тыквенный пирог! — заявила Джулия и, обернувшись, встретила его обжигающий взор. — Брр! Как я рада, Клео, что ты здесь! Нам была просто необходима буферная зона, знаешь, какой-нибудь амортизатор, иначе я бы не выдержала его напора.
Кенийка сочувствующе кивнула и тоже улеглась на траву.
— Когда-нибудь твоя стойкость вменится тебе в праведность.
Над нею деловито пролетела пчела и, пожужжав возле Джулии, с размаху плюхнулась на желтую макушку одуванчика. Где-то в роще орудовал клювом неугомонный дятел да пищала в кустах многострадальная пташка. Клеопатре было неприятно ощущать на себе лазерный взгляд человека-в-черном, тем паче, что взгляд этот предназначался явно не ей.
«Хороша же я, путь не в качестве курьера, зато в качестве защитного экрана! — серчала она. — Любовное пламя — тоже огонь, и я меж двух огней». Ей отчего-то вспомнился рассказ почтенного племенного шамана, рассказ о гражданской войне, от которого кровь в жилах стыла. Припомнились ей также и беспорядки десятилетней давности, когда она вместе с братом и матерью вынуждена была прятаться в неприветливой саванне, чтобы не подвернуться под руку изуверам или не стать жертвой лихой пули. Брата зарезали, половину воинов истребили, а тех, кто не успел схорониться, заживо сожгли в ёнканге. Дикое было время… Чело Клеопатры омрачилось — не посещали ее такие мысли в саду.