Мирза Бахтияр, казалось, даже не слышал, что ему говорит молодая жена. Он сосредоточенно сидел перед окном в другой мир и словно молитву выводил каламом точки и огласовки над буквами. Женщина резко встала и одним движением сбросила с себя чадру. Свет, проникавший в комнату через открытое окно в сад, осветил ее белую как молоко кожу, розовые соски, округлый живот и черный женский треугольник. У нее было нежное лицо богини, пухлые, страстные губы за которыми прятался жемчуг белых, ровных зубов. Ее черные волосы спускались по ровной спине до мягких, гладких ягодиц.
– Не сейчас, Ширин. Ты разве не видишь, я очень занят. Я работаю. Я делаю рукопись «Лейли и Меджнун» для нашего великого шахиншаха. Это очень, очень важно. Потерпи, моя птичка. Я не могу бросить работу. – Запинаясь лепетал каллиграф. Он даже не взглянул на свою прекрасную жену.
Она молча, еле сдерживая слезы собрала брошенную одежду и убежала в свою комнату, проведя остаток дня в слезах.
В ту ночь Мирза Бахтияр просил у жены прощения.
– Это моя болезнь, это моя беда и мое проклятие. Когда калам в моих руках движется по бумаге, я забываю о том, что я существую. Это не выразить словами, прости меня, но каждая буква, каждое слово, рожденное моей рукой – высшая любовь. Любовь, подаренную мне листом китайской бумаги и легким как душа каламом я не поменяю на любовь тысяч красавиц. Это выше моих сил. Там, сидя под деревом, я потерял душу и вместо нее заполнил тело чернилами и тушью. Это сродни наваждению. Иногда я желаю, чтобы кто-то вырвал меня из этого морока, в которой я попал. Но, проходит какое-то время, и я с ужасом думаю, что будет со мной без моего искусства!
Когда мне было пять лет, я впервые увидел красоту слов на бумаге и тогда же я услышал стихи. Их читал мой дедушка, тоже придворный каллиграф, как и мой отец. Он тоже был одинок, имея семью и богатство. Потому что это искусство забирает с собой все, заставляет отречься от боли, радости, страха и счастья. Все заполняют собой наука почерка. Я знаю, что существуют одержимые художники, музыканты и поэты. Нас иногда называют меджнунами, смеются над нами, за отрешенность от мира и уважают за то волшебство, что дарят людям наши руки, пальцы, голоса.
Не все художники, каллиграфы, поэты и музыканты такие как я, одержимы любовью к своему делу. Есть и такие, что продают талант за деньги, за еду, за похлебку, за то, чтобы сидеть у ног ханжей, неучей, лицемеров и тиранов, только ради роскоши и богатства. Таких в свою очередь презираем мы, настоящие художники. Ты нас легко узнаешь, по той отрешенности в глазах, наши взоры словно повернуты внутрь наших душ.
У художника есть разноцветные краски и кисть, у нас только черная тушь и письменная трость. Художники оставляют на бумаге движения людей, дуновение ветра, полет птиц и порхание бабочки, они могут запечатлеть любовь и страсть изобразив лица людей, мы же можем одной линией, одним движением калама передать оттенки наших мыслей. Художники рисуют людей, животных, листья деревьев, облака, воду, горы, мы же можем только передать все это с помощью букв. Наше искусство сложнее, глубже, тоньше.
Когда я вывел на бумаге свою первую букву Алиф, я смеялся от радости, переполнявшей душу. Когда я закончил изучать алфавит в семь лет, мои глаза были полны слез, потому что я прощался с неизведанным. Я знал весь алфавит, осталось только сделать самое сложное, научиться писать по-настоящему. А на это может не хватить даже нескольких жизней. Писать по-настоящему, это стать ближе к Аллаху, то есть писать по-настоящему умеет только Аллах, а нам дано только подражать ему. И только сейчас, после того как в мои руки попала эта волшебна книга, я чувствую, что приближаюсь к своему идеалу.
Ты думаешь, мы просто рисуем сложные буквы, переплетения вязи, линий, штрихов, закруглений и точек? Нет! Письмо сродни молитве, оно создано на Небесах!