***
В своих предположениях он был прав лишь отчасти, ибо Моррис, бросив девушку в подземелье, вовсе не собирался сживать ее со свету. Приказав хорошенько охранять камеру, он решил держаться от итальянки подальше и не заговаривать с нею без веских на то причин. По пути к своим сокровищам он с трудом преодолевал желание вжаться в стену напротив ее темницы и с суеверным страхом поглядывал на металлическое заграждение: не накалится ли оно от ее жара, не расплавится ли? Действие опаляющих лучей он испытал на собственной шкуре и дня два мучился потом от ломоты в костях. Клеопатра потакала любой его прихоти, ставила ему компрессы, пекла сладости по рецептам местной кухарки и даже выучилась тайскому массажу - в общем, всячески ублажала. А когда в ее услугах отпадала нужда, уходила в соседнюю комнатушку и, вовсе не столь неграмотная, как мнил ее господин, приникала ухом к вентиляционной решетке в надежде уловить хоть слово из его разговоров с подчиненными, хоть что-нибудь, что указывало бы на место заточения ее названной сестры.
А Джулия, которой досталась камера одного заядлого рифмоплета и слагателя посредственных куплетов, поначалу никак не могла оправиться от постигшей ее несправедливости, и осуждать африканку доставляло ей немалое утешение. Подбегая то к забранному решеткой узкому оконцу, то к толстым железным прутьям, она кричала о своей ненависти в пустоту, и гулкое эхо рикошетом отскакивало от стен. Вскоре она, правда, повыдохлась. Шипя и искрясь, точно поврежденная проводка, колотила еще некоторое время по исписанной каракулями бетонной стенке - а временем, надо сказать, располагала она, как никогда, - и, набив на руках изрядные синяки, присмотрелась к этим самым каракулям. Автор их умом, конечно, не блистал, однако незадачливой узнице тут было что почерпнуть. Несколько остыв, она раздумала рвать на себе платье в знак протеста и, затаив нешуточную обиду на всех тех субъектов, которые совращают Клеопатр с пути истинного, принялась изучать записи некогда томившегося здесь поэта.
Смекнув, что буря миновала, из смежной камеры высунул нос хитрец и искуситель в обличье экс-заместителя директора, успевший по достоинству оценить красоту пленницы да остаться при этом незамеченным. Забытый Моррисом, он маялся от безделья, пресытился однообразием, однако вовсе не горел желанием вырваться на свободу, потому как на свободе его подстерегала пара прытких пуль тридцать шестого калибра - оптимального, по мнению Дезастро, диаметра для гладкоствольного охотничьего ружья.
- Отчего удостоился я общества столь хрупкого и миловидного создания! - в притворном восхищении воскликнул он, продевая руки сквозь решетку. - Чьи происки вогнали вас в застенки Моррисовых галерей?!
- А кто вы такой, чтоб у меня допытываться? - огрызнулась Венто, совершенно не имея охоты вести беседы с заключенными.
- Ревнитель закона и, кхм, ваш искренний доброжелатель. А еще я в некоторой степени провидец, - соврал Туоно, пользуясь тем, что за стеною Джулия его не видит.
- Ну, коль провидец, то уж должны, поди, знать, по чьей милости меня упекли, - не без ехидства отозвалась та.
- Совершенно верно, - подтвердил ревнитель закона. - Пляшущие огненные знаки в моем подсознании выстраиваются в ряд и ... Я вижу... Люси! Ее имя Люси, не так ли?
Скептицизм Джулии как метлой смело:
- А вы, дяденька, действительно, провидец! Я до последнего считала ее безгрешной, и когда она выкрала меня из особняка, и когда подбирала мне платье, и когда колье на шею надевала... Ах! - Она яростно сорвала с себя серебряное ожерелье, отбросив его в дальний угол камеры. - Прав был Франческо, называя ее обманщицей!
- Франческо ваш друг? - полюбопытствовал Туоно.
- Я редко принимала его умозаключения всерьез. Если б синьор Кимура не относился к ней с такой теплотою, прозрение, возможно, наступило бы раньше... - рассуждала она вслух. - И мы б не доверялись ей столь слепо и безрассудно. А теперь, что теперь? Актеон убит, я в заточении, Люси торжествует победу. Оказывается, всё это время она мечтала избавиться от меня!
- Люди лживы и двуличны, практически все без исключения, - подсыпал горечи Туоно. - Сколько лицедеев повстречал я на своем веку!
Прислонившись к пообсыпавшейся штукатурке и упершись ногами в исцарапанный грязно-коричневый пол, он уже приготовился резонерствовать, когда за стеною услышал всхлипы. Э, не такой ожидал он реакции! Если девчонку так легко довести до отчаянья, что же будет, когда ей откроется вся подноготная о человеке-в-черном!
- Наш мир - мир притворщиков, вам ли этого не знать?! - скучающим тоном произнес главный притворщик. - Люди лгали и жульничали испокон веков. Когда на полях у богатых землевладельцев подрастала кукуруза, разве не шастали по междурядьям оборванцы и нищие? Разве не питались потом крадеными початками? Сегодня же лгунов что планктона в океане! И ваш синьор Кимура недалеко от них ушел, - Сказав так, Туоно выдержал паузу. Сейчас рыбка должна попасться на крючок.
- Не смейте отзываться о нем подобным образом! - надрывно крикнула она. - Я вам не позволю!
- Но я и не думал возводить напраслину, - успокаивающе проговорил заместитель. - Чтоб о ком-нибудь составить мнение, надо на него хоть разок взглянуть. Ваш же покорный слуга не имел возможности, так сказать, лицезреть сего персонажа. Информация поступает ко мне из очагов вселенной.
- Из очагов! - понуро повторила Джулия.
- Должен вас предупредить, тип он неблагонадежный, - замогильным голосом начал Туоно. - Поступил к Моррису Дезастро в услуженье, будучи всего-то двенадцати лет отроду! Исполнял черную работенку, пока не набился однажды на операцию по вывозу мальчишек из Бомбея...
- Хватит! Прекратите! - умоляла она, и мучение ее было сродни агонии тех, из кого вытягивают жилы. - Я вашей болтовне не верю!
«Ну уж нет. Голос твой жалостлив, сама ты, небось, холодеешь, а, стало быть, веришь», - рассуждал про себя инсинуатор, и клеветничество представлялось ему занятием весьма даже развлекательным.
***
Пальцы Люси утопали в густом ворсе покрывала, ноги покоились на турецкой подушке, а саму ее порядочно мутило от обилия всевозможных оттенков красного, который ассоциировался у нее теперь исключительно с кровью. Последовавшая за возлияниями резня надолго отбила у нее вкус к званым ужинам, церемониям и прочему вздору. Да теперь она вернее оделась бы в рубище и удалилась бы в пустыню, чем приняла приглашение какого-нибудь своего зажиточного знакомого.
Пролежав некоторое время с закрытыми глазами, она вновь окинула взглядом комнату, куда Моррис заточил ее после чашки фраппе. Свекловично-красный балдахин нависал над двуспальной кроватью и ровными складками незаметно перетекал в бардовый килим на полу. Обтянутая красной лакированной кожей софа с тремя белыми валиками да круглый журнальный столик свидетельствовали о дурном вкусе владельца и нисколько к отдыху не располагали. Вдобавок ко всему, в будуаре царила невозможная духота, а об окнах здесь, похоже, и слыхом не слыхивали.