Но не буду больше отвлекаться. Если быть точным, то 24 июня 1978 года мне принесли письмо. Моего адреса никто не знал, имени на моем почтовом ящике не было, конверт лежал на скамейке у будки привратника. Я возвращался после одного из своих беспокойных путешествий, когда забрел до самого Сен-Жермен, чтобы поглядеть из кафе на прохожих. День был пасмурный и ветреный, для лета даже холодный. Мне случалось в это время часто забрасывать работу и бродить целыми днями, хотя прежней тоски, одолевшей меня после встречи с русским, уже не было. Я не искал знакомств с женщинами, даже избегал их. Но более всего старался вычеркнуть из жизни любые светские контакты: даже не вскрывал приглашения, которые мне присылали через студию звукозаписи, а просто бросал их в камин.
Письмо на скамейке не было похоже ни на одно из таких приглашений: желтый помятый конверт без марки, без адреса, с одним моим именем. Любопытство пересилило раздражение перед любым письмом: а вдруг я держал в руках разрешение загадки, страницы, которые прояснят тайну? И если был в моей жизни момент, когда эйфория целиком захватила бы меня, то это было тогда. Все мне казалось великолепным, я никогда не был так счастлив, и мне даже не приходило в голову, что я сам пока не знаю, чего ищу.
«Париж, 23 июня.
Высокочтимый маэстро!
Простите, что так долго не давал о себе знать. Причин было много. И думаю, что очень надоел Вам в тот единственный раз, когда Вы имели великодушие посвятить мне свое время. Я могу сообщить Вам, что за мной следят, хотя Вы и высказали мысль, что миру не до меня. Не раз я замечал, что сначала мужчина, а потом женщина шли за мной по пятам. Я замедлял шаг, менял направление, но это ни к чему не приводило. И должен также сознаться, что несколько дней назад, во вторник, войдя вечером в свою комнату в пансионе, я обнаружил, что все в ней перевернуто вверх дном: мои немногочисленные вещи в беспорядке, единственный чемодан вскрыт и еще вспорот ножом, чтобы проверить, не прячу ли я чего. Это меня очень встревожило, хотя к таким вещам я привык. В Москве часто случалось, что агенты милиции звонили среди ночи и будили меня и мать, чтобы проверить, не держим ли мы дома запрещенных бумаг и не ведем ли подрывной деятельности. Но в нашем доме были только ноты, а агенты не умели их читать. И часто, пока не кончался унизительный досмотр, мы должны были ждать на холодной лестнице. С тех пор, маэстро, мое здоровье плохо, а здоровье моей матери, которая очень стара, еще хуже. Болезнь легких вынуждает меня часто обращаться к врачу, но лечение слишком дорого и мало помогает. Поэтому деньги не будут лишними. Мне говорили о больнице недалеко отсюда, в Валуа, где есть врач, который мог бы что-то сделать… Простите мой французский, я пишу хуже, чем говорю, и утешаю себя мыслью, что великий Шопен писал и говорил на плохом французском даже после 18 лет жизни в Париже, и предпочитал представляться лично, а не отвечать на письма. Я же не могу явиться лично, как Вы понимаете. Я бы подверг Вас немалому риску. Здесь никому нельзя доверять. Поэтому позвольте дать Вам совет (даже если Вы его и не просите): никому не рассказывайте о наших контактах. Вас неправильно поймут, и все пойдет прахом. Поверьте, для меня было бы катастрофой потерять мое единственное достояние. Теперь вы знаете, какую жизнь может вести бедный человек в большом городе. Если бы Вы видели мой пансион в ночь после визита неизвестных… Но это ничего. Русскому изгнаннику не на что жаловаться, если в Париже он перебивается кое-какой работенкой. Унизительной, конечно. Никакого сравнения с Вами, маэстро: по тому малому, что я успел разглядеть, у Вас прекрасная квартира. Я слышал звук Вашего фортепиано и полагаю, что это Стейнвей с красивым звуком и отлично настроенный. Снизу, с улицы, поверьте, маэстро, я любовался видом Ваших потолков с лепниной. Знаете ли Вы, что их видно снизу? И они поистине великолепны. Музыкант всегда имеет вкус, чувство гармонии и пропорций.
Кстати, о гармонии и пропорциях: надеюсь, что Ваша работа продвигается, и скоро мы услышим остальные 12 Прелюдий Дебюсси. Какой великолепный получился первый диск! Друзья сообщили мне, что о нем много говорят даже в Москве. Знаете, маэстро, позавчера в одном из нотных магазинов я слышал разговор о Вас. Его вели два господина весьма респектабельного вида, один из которых много о Вас знал. Он говорил, что недавно Вы покинули Италию, и никто не знает, где Вы теперь находитесь, свое убежище Вы держите в секрете от всех, но скоро вернетесь к концертам. Я ему верю и надеюсь, что так и будет. Услышать Вас для меня было бы лекарством от всех душевных ран.