Бедняга Делакруа, он смутно понимал это, но не мог выразить точнее. Он представить себе не мог, насколько важна для истории музыки эта Баллада, которую он и другие обитатели Ноана слышали вначале фрагментами, потом более протяженными отрывками. Шопен, чтобы проверить связь фрагментов, играл, то и дело останавливаясь, исправляя то ноту, то украшение, то аккорд в левой руке, то меняя интервалы. Шопен тоже любил Делакруа, считал его истинным другом, но вряд ли один понимал что-нибудь в искусстве другого. Шопен не понимал картин Делакруа; глядя на них, он мрачнел, казалось, у него нет восприимчивости к другим искусствам. Он был способен даже на бестактность: однажды он сказал Делакруа (так, по крайней мере, утверждают), что предпочитает его картинам картины Энгра, забыв о том, что оба художника ненавидели друг друга, и Делакруа считал Энгра полным идиотом. Возможно, он был прав, лично у меня Энгр не вызывает никаких эмоций, зато Делакруа воспламеняет мысль. Люблю погружаться в насыщенные цвета его огромных полотен, таких, к примеру, как «Смерть Сарданапала», с контрастными лицами и пристальными глазами. Мускулы мужской фигуры с ножом напряжены, женская фигура сладострастно ожидает удара, как подарка более ценного, чем ее кольца и браслеты. Цвета Делакруа — пурпур и темно-коричневый, тела на его картинах мускулисты и пластичны, одежды мягки.
Но, кроме крупных полотен, в Лувре есть небольшая картина Делакруа, имеющая бесчисленное множество репродукций. Это знаменитый портрет Шопена, пожалуй, наиболее известное из его изображений. Когда я думаю о Шопене, я представляю его таким, каким его увидел Делакруа: красиво причесанного, горбоносого, сосредоточенного. Прекрасный романтический портрет, жизненный и в то же время загадочный. Каждый мускул лица вибрирует, оно все в движении, ни одна черта не доведена до определенности. У этой небольшой картины любопытная история. Она была частью единого полотна, где изображена и Жорж Санд. Быть может, задумывалась более широкая композиция, в которую эта картина должна была войти как часть. Однако холст с Шопеном и Жорж Санд, написанными вместе, никогда не покинул мастерской Делакруа. Только после его смерти он попал в коллекцию Дютийе, и два портрета были разъединены. Портрет Санд продали в 1887 году за 500 франков, потом в 1919 году за 35 тысяч датских крон, и он закончил свое странствие в одном из музеев Копенгагена. Другая часть холста — с портретом Шопена — путешествовала меньше. Она была продана в 1874 году за 820 франков и в 1907 году прибыла в Лувр согласно завещанию Мармонта.
Я знаю и рассказываю эту историю потому, что мой дед хотел купить эту картину на аукционе в 1874 году и промахнулся на несколько франков. Отец потом рассказывал, что для деда это было одним из самых сильных огорчений. Он еще раз безуспешно пытался купить ее и утешился, только когда она попала в Лувр. Дед был пианистом-любителем, он гордился тем, что играл Листу и был другом Клода Дебюсси. Но его истинной страстью был Фридерик Шопен. Родившийся в 1830 году, он успел еще побывать на концерте Шопена в салоне Плейеля 16 февраля 1848 года, последнем, который он дал в Париже. Я деда не знал, он умер за 4 года до моего рождения. Но отец, особенно в последние годы, часто рассказывал об этом концерте, о десяти билетах, купленных королем, о герцоге Монпансье, о том, что Шопен в тот вечер играл не только свою музыку, а еще трио Моцарта для скрипки, виолончели и фортепиано. Когда деду показали портрет кисти Делакруа, он был убежден, что именно так Шопен посмотрел на него перед тем, как сесть за инструмент. Таким Шопен запечатлелся в его памяти, и ему очень хотелось иметь этот портрет, но затея не удалась из-за Санд. Надо отдать должное Делакруа: он хорошо знал своих друзей и сумел передать все величие и гений Шопена и всю циничность и заурядность его подруги. На второй половине портрета, рядом с элегантным и одухотворенным Шопеном, Санд выглядит холодной и надменной: ее руки, взгляд, рисунок рта выдают авторитарный характер и привычку выставляться напоказ. Сравнивая оба изображения, можно догадаться, насколько мучителен был этот союз.
Хотя Шопен и не понимал Делакруа, они любили в Ноане дни напролет проводить в спорах. Именно там, в шуме загородного дома, и рождалась эта необычная Баллада. Однажды в Милане Артуро Тосканини сказал мне, что единственное, с чем ее можно сравнить — это улыбка Джоконды. Четвертая Баллада — пьеса непередаваемая, разорванное покрывало Майи, сквозь которое светится душа. Играть ее — все равно, что плыть под парусом, рассчитывая каждое движение, не позволяя себе резких рывков. Даже в самых быстрых пассажах запредельной сложности нужно быть начеку.