Леньиньг записал последнее слово и передал листок Широкову. Потом он встал и вышел вместе со всеми каллистянами, присутствовавшими при приеме.
Люди Земли остались одни.
— Ну вот! — растерянно сказал Широков.
— Да, — ответил Синяев.
И это было все, что они сумели сказать друг другу, потрясенные безмерной силой счастья.
— Почему он пишет, что наука Каллисто спасла мою мать? — спросил Синяев после продолжительного молчания.
— Я думаю, что это надо понимать так, что Зинаида Александровна была тяжело больна и они воспользовались сведениями, полученными из каллистянских медицинских книг.
— Все живы! — прошептал Синяев.
— Больше того, — ответил Широков. — Николай Николаевич сообщает, что все останутся живы до нашего возвращения. Он не такой человек, чтобы бросать слова на ветер.
— Как же он может это знать?
— Не знаю, но уверен, что у него есть основание так говорить.
Почему же Козловский не сообщил о смерти отца Синяева? Правильно ли он поступил? Не лучше ли было сказать правду? Не будет ли для Синяева еще тяжелее узнать правду после того, как его заверили, что на Земле его встретят все? Трудно ответить на такой вопрос. Может быть, Козловский считал, что радость встречи ослабит горе? Возможно!
Друзья десятки раз перечитывали дорогие строчки. Но только из следующих сообщений они поняли, что «Герои Земли» не было случайными словами, что это высокое звание действительно присвоено им. О том, что они испытали при этом, легко догадаться.
Каждый день бьеньетостанция оранжевого острова передавала на Сетито очередной разговор Каллисто с Землей. Первую тесиграмму, конечно, не пришлось повторять. Каллистяне сразу ответили Земле и сообщили, что текст принят полностью.
Все, что произошло на Земле за время отсутствия Широкова и Синяева, стало им известно. Как будто и не было долгой разлуки.
Выяснилось, что быстрота ответа, так удивившая каллистян, получилась потому, что ученые Земли сразу, как только поняли принцип, увидели возможность упростить установку и даже производить передачу не с Луны, а прямо с Земли. Мьеньонь и Зивьень сообщили Широкову и Синяеву, что на Каллисто с нетерпением ожидают, когда будет получен технический текст, так как способ передачи, примененный на Земле, им совершенно непонятен.
«Ваша наука приводит нас в восхищение», — «писал» Зивьень.
Оба друга несказанно жалели, что не могут сами увидеть на небе Каллисто вспышки, посланные родной рукой.
И каллистяне догадались об этом.
Когда вернулся звездолет Линьга, на нем была доставлена серия снимков, на которых отчетливо были видны эти вспышки — голос Земли.
Широков ни на минуту не переставал ожидать прилета Линьга. В глубине его сердца таилась надежда на возвращение Дьеньи.
Но вот корабль опустился на равнину перед холмом. Вышли Линьг и члены его экипажа. Дьеньи не было.
— Она осталась на Каллисто, — ответил Линьг на вопрос Синяева.
— Этого следовало ожидать, — по-русски с горечью сказал Широков. — Что ей делать здесь? Что мы для нее?
— Все же мне кажется это странным, — ответил Синяев. — Ведь Дьеньи — член экипажа корабля. А корабль здесь.
— Я привез вам тесиграмму от Козловского, — сказал Линьг, еле-еле выговорив фамилию.
Текст был кратким:
«Приказываю вам во всем подчиняться требованиям Бьиньга. Козловский».
— Кто он такой, в конце концов, — сердито сказал Синяев, — чтобы приказывать нам?
— Это приказ партии, — ответил Широков.
— Бьиньг просил передать вам, что будет сделано все возможное, чтобы вы остались, — сказал Линьг.
— И на том спасибо, — ответил Широков. — Я не возражаю против того, чтобы лететь на Землю хоть сейчас.
Вся прелесть Каллисто померкла в его глазах.
Эпилог
ВСТРЕЧА В ПРОСТРАНСТВЕ
И неизбежное совершилось.
Однажды утром, встав с постели, Широков и Синяев увидели на равнине белый шар космического корабля.
Зловещий смысл его появления не требовал никаких пояснений. Они сразу поняли, что это значит. Для перелета с Каллисто на Сетито исполинский звездолет был не нужен. Для этой цели были вполне достаточны «корабли внутренних рейсов», подобные кораблям Бьесьи и Линьга.
Настал день, к мысли о котором они приучали себя все это время и который, как им казалось, уже не вызывал в них ни печали, ни сожалений.
Но когда они увидели так хорошо знакомый корабль и поняли, что настал конец, то почувствовали, как сжалось сердце и к горлу подступили слезы. В этот момент они испытали острую жалость к себе. Обидно до боли было осознать, что даром потрачены долгие годы, что их самоотверженная попытка проникнуть в жизнь другого мира закончилась фатальной неудачей.