В последующие дни центральный пост стал местом сбора всего экипажа. Каллистяне неохотно уходили оттуда и при первой же возможности возвращались обратно. Они с радостью наблюдали, как все ярче и ярче становился свет Рельоса, как все ближе и ближе подлетал к нему корабль.
Когда Рельос приблизился настолько, что стало невозможно смотреть на него простым глазом, Широков и Синяев познакомились еще с одной технической подробностью устройства экранов. Один из них, возле которого все время толпились каллистяне, потемнел, точно затянувшись дымчатой пленкой. И с каждым днем эта пленка становилась все более темной, ослабляя блеск солнца. Но хотя видимость и ухудшилась, каллистяне продолжали свои наблюдения.
Широков всем сердцем разделял их переживания, радовался вместе с ними, но против воли смутное чувство обиды не покидало его. Поговорив с Синяевым, он обнаружил и у него то же чувство. Его источником было то, что каллистяне приближались к Рельосу, а Солнце находилось где‑то в бесконечной дали, и пройдет много лет, пока они увидят его опять. Радость каллистян как бы подчеркивала это.
На корабле считали уже не дни, а часы. Каждый звездоплаватель в любой момент мог сказать, сколько часов пути осталось до финиша.
Если бы вдруг выяснилось, что звездолет опоздает хотя бы на один день, — это было бы для его экипажа тяжелым ударом, настолько напряженными были часы ожидания. Но он не мог опоздать. Космический корабль летел по вечным и неизменным законам механики, и его движение в пространстве было так же точно и безошибочно, как движение самой планеты, к которой он стремился.
Но звездолет все же не был небесным телом. Не законы природы, а воля человека управляла им. Законы природы не меняются, а воля человека может измениться. Ни Диегонь, ни кто‑либо из его товарищей не допускали и мысли, что они могут добровольно изменить путь корабля и отсрочить так горячо ожидаемый момент прилета на Каллисто. Не допускали и не думали о такой возможности. Но когда до конца пути осталось меньше восьмидесяти часов, звездолет круто изменил направление полета в сторону от Каллисто. И ни один человек на его борту не пожалел об этом. Нетерпение, стремление скорее увидеть близких и родных людей — все исчезло, сменившись другим, более сильным, более властным чувством. И с еще большим нетерпением экипаж корабля считал часы, отделявшие их от новой цели, о которой так недавно никто и не помышлял.
Случай в жизни играет значительную роль. Иногда он расстраивает планы людей, иногда им помогает. Но то, что произошло на звездолете, можно было с одинаковым основанием отнести к обеим категориям случая.
— Пойдемте в центральный пост, — сказал Вьеньянь, обращаясь к Синяеву, который вместе с ним приводил в порядок бесчисленные материалы астрономических наблюдений, сделанных за время пути.
— А что там интересного? — спросил Синяев, не любивший прерывать начатую работу.
— Леньиньг попытается принять сообщение с Каллисто.
— Сообщение с Каллисто?!
— Да. Он пытался вчера, но безуспешно. Может быть, сегодня удастся.
— Я не понимаю, — сказал Синяев. — Разве звездолет может иметь связь с Каллисто на таком расстоянии?
— Звездолет не может, его станция недостаточно мощна, но с Каллисто могут послать нам сообщение, и мы можем его принять. Перед нашим стартом к Мьеньи[3] было условленно, что за пять суток до финиша сообщения будут отправляться ежедневно в одно и то же время.
— Но вы сами сказали, что вчера его не было.
— Да, и это очень удивило Леньиньга и Диегоня. Станция на Каллисто достаточно мощна. Правда, в то время, когда мы улетали на Землю, техника космической связи была еще несовершенна. Может быть, причина кроется здесь. Вчерашнее расстояние могло все‑таки оказаться слишком большим.
— За эти годы ваши инженеры могли усилить и даже наверное усилили мощь станции.
— Нет. Эта связь не имеет ничего общего с вашим… радио. (Вьеньянь еле выговорил русское слово.) Станция на Каллисто должна соответствовать станции на корабле. Иначе ничего не получится. Они все равно вынуждены пользоваться той самой установкой, которая была тогда.
— Вьеньянь! — улыбнулся Синяев. — Вы меня удивляете. Никогда бы не подумал, что каллистяне могут быть столь консервативны. Вы просто недооцениваете возможностей науки и техники. Причина молчания Каллисто гораздо проще. Звездолет опаздывает.
— Да, мы опоздали на девяносто один день. Но неужели вы можете предположить, что они перестали посылать сообщения? Конечно, нет! Они их посылали и будут посылать, пока корабль не вернется или пока не пройдут все мыслимые сроки.
— Вот тут вы, конечно, правы, — сказал Синяев. — Теперь я недооцениваю ваших соотечественников. Идемте! Это очень интересно.
У центрального пульта они застали всех членов экипажа. Широков также был здесь.
Леньиньг, самый молодой из каллистян, сидел перед пультом и пристально смотрел на маленький круглый экран. О том, что в этом месте находится нечто вроде «радиостанции», ни Широков, ни его друг даже не подозревали. Им даже казалось, что они никогда раньше не видели этого экрана.
Стекло (или что‑то похожее на стекло) было темным, почти черным. Оно отдаленно напоминало экран невключенного телевизора. Может быть, это и был телевизор и сейчас начнется телевизионная передача с Каллисто?.
— Нет, — ответил Мьеньонь, когда Широков спросил его об этом. — На такое расстояние мы еще не умеем передавать изображения. По крайней мере, до нашего отлета не умели, — прибавил он.
Леньиньг предостерегающе поднял руку. Длинные гибкие пальцы каллистянина заметно дрожали.
Все придвинулись к нему ближе.
И вдруг экран посветлел, став почти белым.
— Передача! — сказал Леньиньг неестественно громко.
На экране появилась черная линия. Она то суживалась, то расширялась, потом исчезла и снова появилась.
Леньиньг медленно и осторожно поворачивал стекло. Линия перестала двигаться и застыла, черная и отчетливая.
— Готово! — сказал Леньиньг так, словно далекий оператор, ведущий передачу, мог его услышать.
Экран стал чистым. Потом на нем появились и задвигались причудливые изломанные линии. Они как бы выбегали из‑за левого края экрана и исчезали за правым.
Леньиньг медленно читал вслух:
— «Диегоню…Диегоню…Ждем… Посадка на…том же…месте…где…был…дан…старт… Семьи… экипажа… здоровы… приветствуют… с нами… вместе».
Пробежали последние линии, и экран снова стал чистым. Потом «радиограмма» пошла вторично, но Леньиньг, так же как в первый раз, громко читал ее, а все так же внимательно, затаив дыхание слушали. Это был первый за много лет голос Каллисто, и они готовы были слушать его без конца.
Когда текст был передан и принят в третий раз, экран «погас», он снова стал почти черным.
Тишина сменилась возбужденными возгласами. Каллистяне говорили все разом, перебивая друг друга, стремясь выразить свою радость. Никогда раньше они не были так похожи на людей Земли, как в эти минуты, после получения известия, что их близкие живы и ждут их. Черные лица каллистян сияли от счастья.
Один Леньиньг не принимал участия в общем ликовании. Он продолжал сидеть на прежнем месте, словно ему было жалко расстаться с аппаратом. Очевидно, совершенно машинально, он медленно вращал «стекло».
И внезапно экран снова вспыхнул. Что это произошло неожиданно для Леньиньга, было видно по его сразу изменившемуся лицу. Он глухо вскрикнул и стремительно наклонился к экрану.
Мгновенно наступила полная тишина.
Неужели Каллисто передаст еще одну, необусловленную «телеграмму»?
Черная линия не появилась. Сразу побежали по экрану не спокойно, как раньше, а быстро и как‑то нервно, ломаные линии текста:
— «Взрыва… — читал Леньиньг, — сильно ранило двух членов экспедиции. Срочная помощь необходима. В моем распоряжении нет никаких средств. Промедление грозит смертью. Жду ответа».