Настя хмуро огляделась и тотчас воспрянула духом. Избушка была прямо клад. Снаружи вкусна, а внутри и вовсе всякой снеди полно. Вместо люстры с потолка свешивался окорок, увитый гирляндой сосисок. В углу возвышалась кровать с подушками из нежного зефира. Вместо пуфика лежала огромная головка сыра. А сами стены от пола до потолка походили на многослойный бутерброд.
— Вот так испытание! Да тут можно хоть год сидеть! — рассмеялась Настя.
Окончательно успокоившись, она прикинула, с чего бы начать. От переживаний у неё всегда прорезался зверский аппетит, и она почувствовала, что не прочь подкрепиться. К тому же, как ни любила она поесть, но ей не хотелось всю жизнь сидеть взаперти. Пленница принялась проедать выход на свободу и тут обнаружила, что сколько бы она ни ела, всегда находилось место ещё для одного кусочка.
«Вот глупая старуха. Разве это наказание? Да я отсюда в два счёта выберусь», — усмехалась Настя, набивая рот.
Когда работа по душе, то и дело спорится. Скоро в стене зияла дыра, в которую можно было просунуть кулак. Настя приникла к ней глазом и увидела знакомую ворону.
— Сидишь, обжора? — насмешливо сказала та.
— А ты, облезлая, ещё обзываешься?! — возмутилась Настя.
— Почему это облезлая? Я чёрная и даже блестящая, — охорашиваясь, проговорила ворона. — А тебя, обжору, заперли.
Ну и что? Мне же лучше. А тебе завидно.
— Ну-ну, грызи дальше, кар, кормись, — прокаркала ворона.
— И погрызу.
Настя скорчила гримасу и вновь принялась за работу, но на этот раз без прежнего аппетита. Ей наскучило жевать. Она думала не о еде, а о том, что родители, наверное, уже ищут её по всему парку. И о том, как скучно сидеть одной, когда другие дети играют на площадке. Больше всего на свете ей хотелось вернуться и играть вместе со всеми. Но вместо этого она ела, и ела, и ела, и казалось, этому нет конца.
Дыра в стене увеличивалась слишком медленно. Настя всё чаще прерывала трапезу, чтобы проверить, не сумеет ли она протиснуться наружу, но, увы, каждый раз лаз оказывался слишком тесным. Настя сопела, и пыхтела, и втягивала живот: всё напрасно! Она снова принималась за еду и опять терпела неудачу.
Настя отчаялась и решила во что бы то ни стало выбраться из ненавистной избушки. Она просунула в дыру голову, потом плечи, рванулась вперёд и застряла, как пробка в бутылке.
— Ну что, торчишь, обжирайло? — проговорила нахальная ворона, которая всё это время следила за попытками Насти выбраться. — Зря трепыхаешься. Теперь тебе не выбраться. Застряла бесповоротно.
— Ничего не застряла, — пропыхтела Настя. — Если пролезли голова и плечи, то туловище обязательно пролезет.
— Это у нормального человека пролезет, а у тебя пиши пропало. Тебе труба.
Настя и сама видела, что ворона права. Девочка сделала ещё несколько отчаянных рывков, а потом горько заплакала.
— Вот тебе и раз! — всплеснула крыльями ворона. — То тебе тут нравилось, а теперь ревёшь? Чего ты раскисла?
— Мне никогда отсюда не выйти.
— Ты ведь этому радовалась, — напомнила ворона.
— Я же не знала, что избушка заколдованная, — всхлипывала Настя.
— Это не избушка заколдована, а ты.
— Я?!
— Верно. Пока ты не прекратишь обжираться, не выйдешь.
— Но ведь я не могу иначе расширить дыру, — сказала Настя.
— В том то и дело! Чем больше ешь, тем больше хочется. Чем больше хочется, тем больше толстеешь. А если толстеешь, то и в дыру не пролезешь.
Настя перестала плакать и, размазав слёзы по щекам, просияла:
— Поняла! Если я перестану есть, то похудею и выберусь.
— И так, и не так. Из теремка ты, может, и выберешься, а взаперти останешься.
— Как так?
— Очень просто. Если ты не прекратишь переедать, то не сможешь ни бегать, ни прыгать, ни играть, как другие дети. Вот и получается, что обжорство тебя взаперти держит.
— Что же мне делать? Вообще не есть? — расстроилась Настя.
— Почему не есть? Есть, но в меру. Да что я тебя уговариваю? Моё дело подсказать, а тебе выбирать, — каркнула ворона и полетела прочь.
Настя на мгновение задумалась, а потом решительно произнесла:
— Кажется, я поняла, что такое знать меру. Теперь я буду есть только в завтрак, обед и ужин. И никаких перекусов!