Ноги у него немного немытые, но в новых сандалиях этого не видно. На коленках болячки (это его велосипедист недавно задел) - это ладно. У Флюрки тоже одна такая есть на левой коленке. Так... Уши его позавчера заставили вымыть... На всякий случай он вытер ладонью нос и чуть ли не впервые услышал, как* что-то в груди стучит: гук, гук, гук...
Мишка догадался, что это сердце, и стучало оно так гулко, словно было не с кулак, а с целую голову. Вдруг распахнулась дверь, и сердце метнулось под горло. На пороге встала Флюра с мокрой тряпкой в руках.
- Ты... ты чего стоишь и не стучишь? Ты чего, заболел?
- Нет, - сглотнув, ответил Мишка.
Он понял, что здесь ей ничего не скажет. Это надо сказать в особом каком-то месте.
- Флюр, давай это... пойдем на Кривое. Я там тебе что-то скажу.
- А что? - разулыбалась Флюра.
- Я там скажу. Тут нельзя.
- Ну, пошли, - согласилась она. - Только ты пока пилотки сделай от солнечного удара, а я полы домою. На, держи газету...
Они шли по горячей и легкой, как воздух, пыли, а впереди уже был виден выщипанный, сожженный солнцем выгон и за ним - зеленая окантовка Кривого озера и само озеро с редкими ветлами на том, крутом берегу с белесой, словно выцветшей на жаре водой.
- Да сними ты сандалии, иди так, - посоветовала Флюра. Сама она была босиком.
Мишка послушался.
- Это я надел, потому что мне сегодня к Елизавете Михайловне идти.
- Ты что, не пошел? Ну и дурак! И так ведь у тебя двойка с половиной по арифметике! - Флюра даже остановилась.
- Да пошли! Вот скажу когда, тогда и скажешь: ду-ра-ак!
Флюра блеснула на него глазами и пошла дальше.
На выгоне, в желтой, объеденной, вытоптанной траве, звенели и метались, треща то красными, то голубоватыми крыльями, кузнечики, словно не было никакой жары и не было на свете лучшего для жизни места, чем этот скучный выгон.
Но вот он и кончился. Пошли огороды с цветущей картошкой, и уже виднелись впереди зеленая щетина осоки и высокие лезвия камыша.
Земля жгла ступни, как раскаленная голландка, и они, не сговариваясь, побежали к воде. А подбежав, встали. Подойти к воде с этой стороны было нельзя. Она отступила, оставив растрескавшуюся, тугую землю, но возле осоки эта земля была влажной, а дальше становилась топкой и страшной. Но она так ласково освежала ноги, что Мишка сказал Флюре, указывая на четкие отпечатки их ступней:
- Смотри, какая приятность!
Флюра глянула на него одобрительно. Неожиданное слово ей понравилось.
- Я теперь все следы буду так называть.
- Не-ет, все нельзя. Только эти, - серьезно возразил Мишка и, внезапно решившись, выдал: - Флюр, давай с тобой поженимся! Не сейчас, а вырастем когда.
- Ну и дурак! - не раздумывая, брякнула Флюра и отвернулась.
Дополнения насчет "вырастем" она не услышала.
Мишка опустил и голову, и плечи, но не онемел. Он такого ответа и ожидал. Все-таки не первый год он дружил с Флюрой и через нее чуточку знал девчонок. Сами только и делают, что играют в дочки-матери, а скажи им об этом - сразу дураком будешь.
- Да ну тебя, ты послушай сначала, - не поднимая головы, заговорил опять Мишка. - Я же говорю: когда вы-рас-тем. Это чтобы у нас железно было. Это ведь договор такой. Вот моя мамка...
И он бестолково, но понятно все-таки для маленького Флюриного сердца рассказал все свои соображения. Ведь и у нее в доме отца на сегодняшний день не было. Пропадал где-то. А Мишка что же, он ей нравился. Он никогда не стрелял из рогатки по воробьям, не таскал кошку за хвост и однажды даже сумел починить ее любимую куклу Розу, у которой оторвалась гуттаперчивая голова.
Милые пригородные улочки, заросшие сизыми вениками, полынью и муравой. Дома через один с поредевшими, как выбитые зубы, заборами, окнами в забитых пылью трещинах, зовущие мужиков с умными мастеровыми руками. Вдовьи дома. Детям они, конечно, не виделись такими. Но горе матерей, лишившихся мужей то ли на войне, то ли из-за нее, вздохами, случайными жалобами, песнями в редком застолье доставало и их.
Флюра уже представляла, как приведет она в дом большого и доброго Мишку, как починит он страшную лестницу в подпол и выгонит за порог вечно пьяного дядю Марселя.
- Ну, давай, - вздохнув, сказала она. - Только когда вырастем. А то сейчас, - она снова вздохнула, - мама не разрешит.
Слов у Мишки уже не было никаких. И он только думал без слов, как скрепить этот договор.
- Ну... дай пять!
И они серьезно тряхнули друг другу руки, как делают после большой ссоры.
- Я тебя ловлю-у! - закричал окрыленный Мишка.
И они затеяли самую простую игру, которой дети научились, наверное, у щенят.
- Флюр, иди сюда! - позвал Мишка.
Он стоял под сломленным грозой осокорем и что-то разглядывал в его корнях. Он выпрямился и округленными глазами глянул на Флюру.
- Смотри, это... это...
На земле аккуратно, словно у порога дома, стояли невиданные какие-то резиновые боты бордового цвета.
- Это калоши счастья! - объявил Мишка и закусил палец.
- Ну да, счастья, - неуверенно протянула Флюра. - Смотри, драные какие внутри.
- Да ты не знаешь, не знаешь! - замахал руками Мишка. - Их ведь сколько людей перенадевало! Я сказку такую читал. Эти калоши... они только одно желание выполняют.
- Я тоже такую сказку читала, - взволнованно возразила Флюра, только она не так как-то называется...
- Ну все равно, - поморщился Мишка. - Давай я первый желание загадаю!
- А какое?
- Знаешь, попросим, чтобы как-нибудь очутились в Америке. Ну, не насовсем, а так, посмотреть.