— Золото бросаете?! — удивился Смирнов-Черкезов.
— Нет, их будут промывать повторно.
— Разве прииск не мог это сделать сразу?
— Государственному предприятию в отвалах рыться нет резона, — спокойно пояснял инженер, — экономически невыгодно.
— Неужто частникам отдаете?
— Как вам сказать... Вряд ли их можно частниками назвать. Мы так кого обычно именуем, да и то в кавычках — «частники»? Продающих свою продукцию на рынке или каких-то «леваков», оказывающих услуги вне системы государственной торговли и обслуживания, «по договоренности». А старатель... это, знаете ли, особая категория людей. Старатели!..
На Колыме о старателях рассказывали нам разное, отзывались о них неодинаково. Иные — с уважением к их рабочему рвению. Иные — с завистью к большим, да еще молвой раздутым заработкам. Иные — с осторожностью и недоверием. Мы убедились, что есть основания и для того, и для другого. Старатель действительно неоднозначен.
Да, он не частник в привычном смысле слова. Есть типовой устав старательной артели, на основе которого существуют и действуют артели конкретные. Весь заработок распределяется по трудодням. Похоже на колхоз. Но вместе с тем старатель и не вполне колхозник. Решение общего собрания о приеме и исключении из артели утверждается дирекцией государственного предприятия — прииска. И вся работа ведется по договору с предприятием. Продукцию — золото — старатель сдает лишь государству по установленной государством цене, какой бы то ни было «частный рынок» здесь совершенно исключен. Более того, старатель состоит в приисковой профсоюзной организации. Выходит, рабочий? Однако не совсем. В отличие от рабочего он не получает ежемесячно заработной платы, не имеет оплаченных отпусков и механизмы труда приобретает на свой счет. Артель каждый год распускают, а на следующий год формируют заново.
С какой стороны ни возьми, старатель — фигура совершенно особенная, для нашего общества не очень-то привычная, но от этого не в меньшей степени любопытная в социальном и экономическом смысле. Мой рассказ о старателях ретроспективный — такими мы их видели. Допускаю, что с тех пор многое изменилось в их жизни, — все на свете меняется! — и тем не менее передам наши впечатления тех дней, чтобы показать, в каких разных, порой весьма пестрых одеждах представал взору бригадный подряд. Одеждах далеко не во всем и не всегда подходящих. Извечная проблема — как взять рациональное зерно, отбросив шелуху? У старателей, читатель убедится, «шелухи» немало, но и нечто полезное, привлекательное в их способе организации и оплаты труда было заметно, что называется, невооруженным глазом.
Уловив это, Александр Иванович Смирнов-Черкезов в разговорах принялся нащупывать скрытый механизм старательского интереса: кто идет в артель, как работают, платят как, что тут служит «мотором», а главное — почему прииску невыгодно, а старателям — выгодно?
У нас были и официальные беседы, как будто бы откровенные, дружеские, но я знал, что для Смирнова-Черкезова любая подобная встреча лишь повод к знакомству, что через час-полтора его наверняка кто-нибудь потащит к себе в гости домой, и там соберется, может быть, та же самая компания или несколько иная, но разговор уже наверняка будет несравненно более откровенным, начисто лишенным всякой казенной сдержанности. Так и выходило в большинстве случаев. Нам удалось послушать немало суждений о жизни.
Из всех людей, которых я знал, Смирнов-Черкезов в наибольшей степени обладал талантом общения. Талантливый во многих других отношениях — прозаик, публицист, незаурядный инженер, сооружавший заводы на Урале, высотные здания в Москве, он был наделен от природы еще и счастливым даром тянуться к людям и привлекать к себе людей.
Его кабинет на четвертом этаже «Литгазеты», в которой Александр Иванович, один из создателей шестнадцатистраничного издания, возглавлял раздел внутренней жизни, можно было назвать чем угодно, но только не служебным кабинетом в привычном смысле слова. Скорее это был редакционный микроклуб, прибежище споров, инкубатор идей. Никто не удивлялся, встретив здесь «старика» — так мы его звали — в окружении людей, казалось бы, весьма далеких от «Литгазеты», с явным удовольствием и интересом беседующих с ним о вещах, еще более далеко стоящих от их профессий. Инженеры, социологи, кибернетики, архитекторы, демографы, экономисты распивали тут чаи на «круглых столах», посвященных различным проблемам жизни. Тут завязывались словесные баталии и прочные дружеские союзы, тут поощрялись нестандартность суждений и смелость мысли, тут презирались подхалимаж и невежество. Отсюда спешили к поездам и самолетам — в Новосибирск, Курск, на Камчатку — воплотить задуманное, убедиться, написать, чтобы потом, вернувшись, продолжить прерванный разговор. И в центре всей этой невероятной кутерьмы был хозяин «кабинета-клуба», человек под два метра ростом, с благородной львиной гривой седых волос, всегда тщательно выбритый, в толстых очках, с обручальным кольцом на безымянном пальце.