Шофер вышел, обошел, взобрался к нам и говорит: «Вылезете или же поедем?» – и тут все как заорали: «Едем, блядь!» – и мы поехали. Сидя и молча, а Петр над всем этим свой зонтик держал.
Ну не хуйня ли?
В ЗМЕИНОМ
У нас в Змеином много кораблей. Все больше военных. И вот пришло время получать шило, то есть спирт. Почему с вредом для здоровья, о котором я скажу ниже, его получали вместе с перекисью водорода, причем в очень похожих друг на друга банках, которым эти сволочи на погрузке тут же крышки с бирками поменяли, чтоб потом то шило стибрить и распить, я не знаю.
Но только старпом, старший на борту в отсутствие командира, получив почти стопроцентную перекись водорода вместо спирта-ректификата, до того был уверен в том продукте, коего ему с ходу поменяли на другой продукт, не менее обжигающий, что сейчас же собрал всех в кают– компании, налил себе стопку, тщательно, со слезой в глазах, разбавил ее водой из особого молочника, после чего со значением произнес: «Чтоб для нас эта влага никогда не кончалась!» – и, запрокинув голову, выпил.
Какое-то время он еще продолжал стоять, что позволило заметить скорость химической реакции, а потом он бессознательно упал, и розовая пена у него из горла пошла, все тарелки затопив.
Старпома головой под кран в буфетной, но сперва все же понюхали: «Как тебе? Это все-таки не спирт, по-моему?», – и воткнули ему в глотку шланг и сгоряча, конечно, сильно кран открыли.
Старпома от гидравлического удара развернуло на спасателей, и он на них воду длительное время извергал, как окаменевшая рыба в фонтане. Таким образом его спасли.
А потом все взялись за тех паршивцев, годков, что всю эту подмену и устроили.
Шила удалось вернуть только половину, и вторую половину искали, угрожая пытками, но до ночи ничего не нашли.
Ночью у матросов мичмана отобрали еще два литра.
А что делают мичманы, отобрав у матросов два литра? Они в два часа ночи садятся и празднуют победу.
Но это если только их в два тридцать не находят офицеры. Те отбирают у мичманов спирт, отправляют их спать, и… сами накрывают на стол.
Утром корабль не встал. Он вообще не проснулся. И такая ерунда, как «подъем флага», тоже не получилась.
И командира, отсутствующего накануне, никто не встретил, и у трапа никто не стоял, и в рубке никто не был…
Командир вступил на корабль, а потом он начал по нему, от одиночества, красться, но… везде было пусто.
Только в объятиях ватервейса он нашел одного. Он поднял его за шиворот.
– Что тут случилось? – спросил он у тела.
– Ой, бы-ля! – был ему ответ.
ПРО КРЫС
Это просто бедствие какое-то, клянусь, чем хотите.
Две крысы занимались любовью в ГРЩ где-то в шестом отсеке, то есть трахались не покладая.
Ну, он и полыхнул, как и предполагалось.
От крыс ничего не осталось. Сгорели они в пламени не только любви, а у нас – огня и дыму – сами понимаете.
Тушили, вспоминая Господа нашего. Командир выпрыгнул из штанов, и потому в центральный он прибежал без них совершенно, после чего все, включая командира, нацепили на себя ИДАшки – индивидуальные наши дыхательные, и дали по всей лодки огнегасительную дрянь из системы ЛОХ.
И они подохли. В смысле крысы.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Они-то подохли, но, подыхая, забрались куда подальше, откуда их ничем не достать (сами знаете, как иногда – видно прочный корпус, а до него даже палкой не дотянуться – трубы, кабель-трассы, и прочий шмурдяк). И две недели на корабле была только вахта, в ИПах стояла, и вентиляция сутками работала… Крысы – это что-то…
Они на моей лодочке на подволоке кают-компании по утрам в пятнашки играли. Сидишь в 4 часа, не приходя в сознание, ешь еду и передергивает от их визгов-писков да топотанья… Брррынь – пробежали… Потом – бррррынь – обратно. Мы, как только в Приморье пришли, тут же полыни кяяк набрали, а то блохи… мама моя дорогая, бронзовая… Вот только меня в штурманской они почему-то не трогали.
ЖЕНСОВЕТ
Женсовет – это орган. И порожден он другим органом в те времена, когда у нас было много органов.
Славные то были времена. Ох, славные! И замполиты вам так скажут. Я тут встречал настоящих замполитов, так они мне сразу сказали все относительно тех времен.
«Ох!» – сказали и даже глаза закатили, потому что невозможно их не закатить. Судите сами: ведь все было для них. И в военторге они столько тырили всякого добра, что я даже не знаю, как те времена по-другому-то назвать.
А еще они мне говорили: «Вот, Саня! Вот! Ответь: почему ты нас не любишь», – на что я им немедленно отвечал, что люблю.