Мы поговорим о свиньях и 9 Мая. Вы меня спросите, как их можно соединить? Ничего. Соединим, как-нибудь, помолясь о грядущем.
Вот сначала скажите: что на флоте у нас самое лучшее? Я тут слышу, как кто-то в спину говорит: корабли. Ошибаетесь. Самое лучшее – свиноводческий комплекс под городом Мурманском.
Что-то с начала восьмидесятых его там организовали и сейчас же прислали в разведрадиоотряд, что под Североморском, за подписью командующего телеграмму засекреченной связью: «Просим сообщить потребность в свиньях».
А помощником по материально-техническому снабжению там был Зинченко – настоящий офицер, который на это не замедлил ответить такой же секретной телеграммой по той же связи: «Нам чужих свиней не надо. У нас своих навалом, можем поделиться!»
На том конце, видно, тоже люди оказались с пониманием и ровно 8 мая присылают: «Поделитесь! Срочно нужен хряк-производитель. Доставить немедленно!» – и подпись: «Командующий».
А в радиоотряде действительно было к тому времени очень неплохое подсобное хозяйство, потому что разводил там свиней мичман Панин, ветеран и герой Великой Отечественной, всю войну прошел – вся грудь при ходьбе от орденов звенит.
А помогала ему его собственная жена – она в хозяйственной части служила.
И командир ему говорит: «Делать нечего. Невзирая на праздник, срочно бери нашего лучшего производителя, садись на машину и вези его туда».
Мичман, как был во всем параде, грузит на машину хряка – и поехали.
А вокруг редкая теплынь, травка и весна, тишина и солнышко греет.
И на крутом повороте, когда машина притормозила, хряк, уставший пассивно наблюдать весну, встрепенулся и гораздо легче прима-балерины из балета «Жизель», выпрыгнул из открытого кузова, встряхнулся и пошел в зеленые дали.
Мичман выпрыгнул за ним. Это наваждение какое-то было. Молча. Ни звука. Чик – и все в светлом поле.
А машина уехала, никто потери не заметил.
И остался мичман, весь в парадных орденах, один на один с весной и хряком весом в триста килограмм.
Хорошо, что они хорошо знали друг друга, и выяснение отношений между двумя мужиками долго не продлилось. Мичман усовестил негодяя.
А потом он вырвал из кустов ольхи ветку, сделал из нее ошейник, надел на хряка, взял в руки еще одну ветку и, оглаживая это чудовище веткой по жопе, повел его на поводке в часть.
И тут их догоняет зам на «Волге».
А замом у них в те времена был наш старый знакомый Марданов через «а».
Я вам про него в рассказе «Вареный зам» рассказывал, и то, что он родился в 1942 году без чувства юмора, было очевидно – не до юмора в те времена было.
И вот видит Марданов, что заслуженный мичман, ветеран с медалями, ведет на поводке кабана.
Это его не удивило. Он остановился и спросил о том о сем, конечно же, но только так, чтоб разговор поддержать, потому что ехал он в часть как раз затем, чтоб таких вот героев, как этот мичман, которые до сих пор в строю, с Великой Победой поздравить.
– Поздравлю, – говорит он, – вас с Великой Победой!
Мичман и хряк развернулись в сторону зама, и один из них, как это и предписано уставом, извлек из себя радостный крик, столь приличный моменту.
Пошла парочка молчаливых секунд, и тут мичману приходит в голову то первое, что и должно было прийти:
– А разрешите нам с хряком к вам на заднее сиденье втиснуться?
Я же вам говорил, что наш Марданов родился без чувства юмора. И что он такое сказал мичману на это предложение, сказать можно, но будет ли это так же забавно, вот о чем я беспокоюсь.
В общем, Марданов уехал, а мичман с хряком остались грузовик дожидаться.
ДРУЖЕСКИЙ ВИЗИТ
1993 год на дворе, конец «холодной войне», начало «дружеских визитов». В Норвегию, конечно.
Наш СКР с командующим Кольской флотилией на борту пошел в Норвегию. А командующий – веселый, хохочущий, цветущий, энергичный, большой – жизни в нем полно, и все это направляется в Тромсе.
Там их дожидается фрегат береговой охраны и норвежский командующий – суховатый, как с картинки, натовский адмирал.
Полночи отмечали конец «холодной войны», потом братание и переход на «ты».
А утром надо было на натовском вертолете летать. Над заливом, над фрегатом и над прочими кораблями, раскрашенными и чистыми.
Наш командующий с утра перед полетом от жажды неминучей пять кружек кофе в себя опрокинул, от удовольствия крякнул, но в воздухе его занемогло. Часа полтора летаем и общаемся с норвежцами через атташе, а я – рассказчик этого рассказа – рядом с командующим сижу, и ляжки наши соприкасаются, и через нее, через ляжку, я чувствую, как в нем растет напряжение.
А красота вокруг невероятная: лето, море изумрудное, скалы игрушечные, корабли-кораблики.
А командующий все тучнеет и тучнеет и одновременно скучнеет.
А как с этим недугом поступают все на свете вертолетчики? Они просто открывают дверцу и ссут нам на голову.
И командующий поступил бы точно так же, будь под ним не Норвегия, а горячо любимая родина.
А тут нет! Не мог он нассать на Норвегию и так уронить то единственное, что мы еще не уронили – нашу честь.
А тут они еще решили летать не только над морем, но и над прекраснейшей норвежской сушей.
Часа полтора проходит – командующий почти никакой.
– Уве, – говорит он тихим, дряблым голосом норвежскому командующему, – давай мы где-нибудь сядем. Ножки разомнем.
И сели. В Эванесе, на военном аэродроме. И тогда мне на секунду показалось, что норвежцы понимают, что с нашим героем происходит, потому что сели в самой середине бетонного поля. Вокруг на полтора километра ни куста.
Подъехал рафик и заправил вертолет.
Назад летели часа два – два с половиной, командующий был в полном отрубе. Чувствовали ли вы когда-нибудь, что у вас на руках умирает ваш друг, брат или же большое живое существо? Это просто тоска сердечная.
Вот и я себя так чувствовал, потому что он уже без всего, сползает и всей тяжестью на меня наваливается, а я его удерживаю.
И вот садимся наконец.
И не на наш поганейший СКР – где у нас там садиться – а на их поганейший фрегат.
А к командующему сразу всякие клерки ринулись, рванули, обступили: кто бумажку подписать, кто еще чего. Я атташе шепчу: «Хватаем его под руки и в гальюн пулей, а то помрет!»
Подхватили мы командующего и понеслись.
И – вы знаете, такое облегчение, должен вам заметить, просто удивительно.
Просто пять минут, и командующий опять ожил, запорхал – веселый, большой, цветущий – жизнь ключом.
А норвежцы, по-моему, потускнели как-то.
А наш-то – какой орел, ну ни в какую не обоссался.
ИСТОРИЯ ИМЕЛА ПРОДОЛЖЕНИЕ
Я тут неточно выразился. В первый раз пили на нашем борту, и все было отлично – до койки два шага.
А полет был запланирован на завтра после завтрака на пятнадцать минут, вот почему наш командующий и выпил пять кружек.
А полетать подольше над потрясающей Норвегией предложили сами норвежцы уже в воздухе – мол, чего там, быть в Норвегии цветущей и не полетать, и он согласился, не подумавши, но через двадцать минут заерзал, то есть осознал.
Я потом спрашивал у норвежского контрразведчика.
Знаете, разведчики с контрразведчиками друг друга находят в первый день, а потом уже идет обмен любезностями: вы нашему адмиралу пузырь мочевой рвете, а мы вам – другое.
Я того норвежца сразу вычислил: суетился сильно и где какой разговор – он сразу там.
Пригласил я его на следующий день, выпили по литру, и я ему говорю, мол, четыре часа летать вместо пятнадцати минут по протоколу – твоя идея? Он – ну, в общем, я к этому тоже руку приложил. Потом мы еще выпили, и я от него отстал.
Продолжение банкета планировалось в тот же день на их базе: там есть некое подобие технического здания, из которого базу совсем не видно. А нам ее очень надо было посмотреть, потому что из космоса ни черта не различается: подходы, подъезды, коммуникации.