– Да вот, бродил, и…
Я неопределённо пожал плечами, даже не зная, как объяснить, что я здесь делаю. Ищу утешения у безразличных стен? Вдохновения среди чужих лиц? Спокойствия в этом сюрреалистичном саду? Мы молча присели у выдающихся из земли корней дерева, рассматривая причудливые ветви, переплетающиеся между собой, точно ещё сотни маленьких деревьев, тянущихся к облаку кроны. Тучи наползали медленно и лениво, пока, наконец, неохотно не разразились ливнем. Жители города с недовольными возгласами поспешили спрятаться от ледяных струй дождя, у нас же было укрытие получше. Под каплями, всё равно достающих до нас, опьянение уходило прочь, вместо него оставался холод, и я всё же рискнул прижаться к Аэлирну. Он столь любезно распахнул объятия, что сопротивляться всё равно не было смысла, и я прикрыл глаза, отогреваясь под его плащом.
– Ты можешь не скрываться при мне, Льюис, – негромко произнёс он над моей макушкой, поглаживая по плечам. – Тебе не за чем делать вид, что всё хорошо.
Я тихо поддакнул, поглаживая его руки и пытаясь расслабиться, разогнать тот колючий ком, что засел внутри меня, подобно вечно голодному паразиту, жаждущему всё больше и больше с каждым мгновением. Глубокое дыхание не спасало, не спасало ничего, и я лишь сильнее стискивал кисти мужчины, не зная, как обличить в слова гнетущую черноту у самого сердца. Должно быть, он и сам прекрасно знал, каково это – сам прошёл когда-то в полном одиночестве. И потому я пропитывался к нему глубокой, спокойной благодарностью за это молчаливое понимание и тёплое дыхание возле макушки, на которую он уложил подбородок, тихо мурлыкая себе что-то под нос. Под дробот капель по мостовой и его тихий, монотонный напев начинало клонить в сон, а тело отогревалось, и по губам невольно расплывалась улыбка, из груди вырвалось утробное, звериное ворчание, и Аэлирн тихо рассмеялся.
– Вижу, тебе полегчало, – улыбнулся он, перебирая мои волосы и, как назло, почёсывая за ухом, отчего мурлыкать захотелось лишь сильнее, я даже потёрся лицом о его шею. – Ну, всё-всё, тигр, только не вздумай перевоплощаться, а то не унести нам ноги отсюда.
– И лапы. И хвосты, – хитро улыбнулся я, медленно опуская руки с его талии ниже, на ягодицы, мягко и вполне себе игриво их стискивая.
– Мне приятно видеть твою улыбку, – спокойно поделился он, точно не было в этих словах… собственно, в них, в самом деле, не было ничего особенного, кроме тепла. И это было настолько неожиданно, что я уставился на него во все глаза. – Что такое, Ваше величество? Никогда не слышали приятных слов?
– Я слышал, что поговаривают, будто у меня не дурная задница, но про улыбку ещё ничего не говорили. – Фыркнув, я медленно поднялся на ноги, чувствуя, как ноет закоченевшее тело. На улице совсем стемнело, никого вокруг видно не было, но лёгкая тоска всё равно вновь коснулась моего плеча. – Они же ничем не отличаются от нас, Аэлирн. Почему всё сошлось к войне и взаимному уничтожению? Неужели нет способа избежать кровопролития? Это же… отвратительно.
– Посмотри на ситуацию с другой стороны, дорогой, – Павший не торопился подниматься – всё так же сидел, расслабленно привалившись спиной к дереву и вытянув ноги. – Если бы на тебя вдруг двинулась армия Тёмных, предлагая перейти под их знамёна, ты бы подчинился? – уловив мою растерянность, он ухмыльнулся. – О том и речь. Ты, конечно, можешь попробовать снести Джинджеру голову и проехать с ней по Империи, утверждая свои права. Как думаешь, сколько из его подданных согласится перейти под твоё правление? – я закусил губу, и он продолжил. – А если ты, положим, попробуешь заключить с ними союз?
– Да здесь же дети! – взорвался я, и его лицо мигом вытянулось, краска отхлынула, словно её сдули. – Здесь абсолютно невинные жители, как в чёртовом Беаторе! Все воины сбежали в Лар-Карвен и сидят там, нашпигованные страхом и дерьмом по самую макушку. Они оставили здесь пушечное мясо!
– Они остановились в прошлый раз, когда разрушали мирные поселения? – холодно поинтересовался он, скептично приподняв бровь.
– Мы не они.
– Именно поэтому тебе вонзят нож в спину снова. – Тон Аэлирна становился всё более ледяным с каждым мгновением, я чувствовал его неодобрение всем существом, и не знал, как ещё донести до него свою мысль. – Льюис, на войне умирают. Тебе пора свыкнуться с этой мыслью. И когда ты сжёг тот городишко Роула, ты не особо переживал о мирных жителях, которые погибли в огне. Так почему сейчас тебя вдруг начало волновать, что с ними станется? – Я промолчал и опустил взгляд, дёрнув головой, как упрямый мальчишка. – Понимаю. Я тоже когда-то хотел ребёнка. В силу моих наклонностей это было непросто. Но мне так хотелось знать, что где-то есть кровь от моей крови, какое-то время эта мысль просто убивала меня изнутри, сжирала заживо. Знаешь, до чего я дошёл? Я прибег к экспериментам. Магия и медицина. С извращённым умом это становится настоящим генератором пыток и способов мучительных смертей. Юноши, столкнувшиеся с подобной проблемой, отдавали мне себя в распоряжение. Многие из них умирали в агонии, в страшных муках, моля меня прекратить начатое. Одному из них удалось выжить, как и ребёнку. Счастье, которое я видел в его глазах было невозможно описать. Но Совет прознал об этом и сжёг все мои наработки с множеством формул. Когда у мальчишки возникли проблемы, я не смог ему помочь, и он просто скончался у меня на руках. Да, ты можешь найти девушку себе по вкусу, оплодотворить её, дождаться рождения малыша, и утопить её, чтобы никому не сболтнула лишнего о ребёнке Короля. Но я знаю, почему ты этого не сделаешь. Не потому что женщины тебя не привлекают, не из жалости к несчастной. Ты просто знаешь, что однажды кровь тебя призовёт. И придётся расплачиваться сполна. Как ты расплачиваешься сейчас за то, что я натворил, как расплачиваюсь я. Если выжившие присягнут тебе на верность после твоей победы, это будет замечательно. Но многие из них затаят обиду. Пожелают мести. Это замкнутый круг.
– Мы не можем уничтожить их. – Я снова качнул головой. – Я не позволю это сделать.
Мужчина негромко хмыкнул, но продолжать спор не стал, затем всё же встал с земли и направился в сторону особняка, я молча последовал за ним, снова натягивая капюшон на голову, чтобы не промокнуть окончательно, вновь начиная дрожать от холода. Аэлирн окинул меня взглядом, точно решал, стоит ли мой уют его задетой гордости и самообладания. Но, качнув головой, он лишь ускорил шаг, уставившись перед собой. Я его не осуждал. «Хороша же у тебя благодарность, – ругнул я себя, плотно заворачиваясь в плащ и стараясь не терять мужа из вида. – Получил тепло и сразу шипеть. Неужели было так трудно промолчать?» В особняке царила полумгла, никто не желал привлекать к заброшенному зданию слишком много внимания преждевременно.
В комнате я долго боролся с мокрой одеждой, что липла к телу, цеплялась, выводила из себя, и процесс, прежде умиротворявший меня освобождением тела, теперь лишь больше злил. К тому моменту, как я продрогший, уставший забрался в постель, Аэлирн уже, похоже, спал, плотно укутавшись одеялом, и я поспешил крепко его обнять одной рукой за талию, прижимая к себе, утыкаясь носом во влажные волосы, упиваясь их запахом. Возможно, мне не стоило столь открыто противиться его словам, возможно, мне вообще не стоило заводить этот несчастный разговор и давать понять, что меня гнетёт на самом деле. Возможно, я был не прав по его мнению и мнению других не менее опытных политиков. Но один мой хороший учитель ясно дал мне понять, что уничтожение не есть путь Светлого. И теперь, когда проклятие Роула не терзало меня, когда мысли были предельно чисты, я понимал, что сделаю всё возможное, чтобы не позволить своим собратьям и подданным окунуться в океан крови. Даже если они будут визжать и сопротивляться, я этого не допущу.
Туман стелился низко, оседал на траве влагой, лип к одежде и лицу. Он был густой, почти что магический, если бы не один немаловажный факт – с утра возле реки Нира всегда было так. А в это время года он почти не проходил, лишь в ветреные или жаркие, сухие дни. Я покинул особняк ещё до рассвета, не желая никого будить, не сообщая о том, куда двигаюсь, а сам направился сторону Беатора, навстречу Велиане. Если бы я успел перехватить её до того, как она устроит массовое уничтожение, мне бы удалось вразумить её, направить по правильному пути. С момента неприятного разговора с Аэлирном возле одинокого дерева Джосмаэла прошло четыре дня, и с тех пор он не сказал мне ни единого слова, я тоже не торопился заводить беседу. Но по ночам он всё равно охотно прижимался к моей груди спиной, и я начинал подозревать, что он совершенно не спит, однако же, не рушил безмолвия, возникшего между нами. Некоторые откровения и тайны должны всегда оставаться внутри тебя, иногда лучше не показывать их даже самому близкому и родному человеку. Сам процесс обнажения сокровенных мыслей причиняет боль, что же говорить о том, чтобы услышать что либо об этом из чужих уст? Когда мы лелеем свои секреты, выпестовываем их бесконечными часами одиночества, они становятся частью нас. Порой, даже чаще всего, это гнойный нарост, почерневший, болящий, отравляющий существование. Вскрывать и прижигать такие раны всегда больно, всегда приносит невыносимую муку. Я знал, что после операции пациенту необходим покой. А так же – уход. Но уход обеспечивает не врач, не тот, кто не так давно отточенными движениями вскрыл нарыв. Иными словами, я понимал, что сейчас Аэлирну нужен не я.