– Ты пожалеешь, щенок, – негромко и даже самую малость грозно произнёс Морнемир, когда я встал перед ним и приподнял тавро. – Ты будешь пожинать пепел и пламя.
Его следующая угроза потонула в его полном боли рыке, что сотряс камеру, когда раскалённое железо впилось в его лоб, сжигая кожу и оставляя огненный знак. Отбросив тавро в сторону, я с прохладным любопытством наблюдал за тем, как мужчина оседает на пол, содрогаясь от воя и смеха всем телом. Я погасил его сознание медленно и осторожно, не желая повредить. В его голове хранилось слишком много опасных и полезных сведений, которые я желал получить. И мне хотелось закончить свою казнь неторопливо, когда не надо будет думать о том, как остановить войну. Я вернулся к Джинджеру и повёл его, покорного и сломленного, в тронную залу. Мужчина всё ещё держал на руках крохотное, сморщенное тело своего мёртвого ребёнка.
– Созывай своих подданных, Император, – приказал я, направляясь к трону Тёмных.
Миражи-воспоминания накладывались на реальность, и мне казалось, что я вижу, как наяву, отца, прекрасного и высокомерного, сидящего в этом великолепном кресле, закинув ногу на ногу. Мне чудилось, будто я слышу его голос, подбадривающий меня – ну же, Льюис, мой мальчик, ты знаешь, что нужно делать. И словно бы тысячи игл впились в моё тело, когда я опустился на трон и окинул залу взглядом. Джинджер стоял перед ступенями на коленях, прижимая к груди бездыханное тело. Звуки боя стихали, я слышал шаги, осторожные и почти что робкие. Тёмные наполняли всё вокруг, глядя на меня огромными гневными, перепуганными глазами. Здесь были все высокопоставленные аристократы и приближённые Императора. Они смотрели на его скрюченную фигуру с омерзением и обвинением.
– Как ты мог, – шипели отовсюду. – Позор великой династии!
– Ты не имеешь права зваться Императором!
А он негромко рыдал, позволяя мне упиваться ядовитой победой. Чёрной, как самая безлунная из ночей. Горькой, как сгнивший хлеб. Я выжидал, наблюдал, и ртутная усталость окутывала меня подобно той, что я испытывал в этом самом зале семь с половиной лет назад. Сейчас я был бы рад, если кто-нибудь вдруг решился вонзить мне нож в спину и прервать жизнь. Ликовал бы, как безумец. Но не всё было закончено.
– Отдаёшь ли ты свою корону, Император? – поинтересовался я, глядя на Джинджера. Он поднял на меня гневный, отчаянный взгляд совершенно лишённый разума. – Отдаёшь ли ты мне свои права?
И он вдруг расхохотался, громко и с бульканьем, запрокинув назад голову, содрогаясь от макушки до пят. Он широко раскрывал рот, смеялся на выдохе со стонами, и эхо гулко било по слуху. Лёгкое раздражение прокралось в моё сердце, оставляя неприятный остаток.
– Они давно твои, Властелин! – прокричал он так, что, слышали, наверное, в каждом уголке Лар-Карвен. Остатки магии безумца наполняли его голос особой гнетущей силой, и я сопротивлялся ей, как мог. – Прими же их с гордо поднятой головой! Властвуй, как завещал наш с тобой отец!
Третья струна лопнула, и я ощутил горючий ком в горле. Кристофер был прав. С самого начала. Тёмные склонялись передо мной, пусть неохотно, но зато искренне, опускали головы и прижимали обе ладони к груди. Я видел каждую макушку в огромном зале, слышал биение каждого сердца, чувствовал, как обретаю над ними особую власть. Настоящую. Прирождённую власть.
В комнате пахло пряностями и дорогим вином. Тлели благовония, распространяя сладковатую ауру страсти и порока. Толстый богато украшенный ковёр скрадывал шаги, тяжёлые бардовые шторы были опущены, не пропуская внутрь первые лучи рассвета. Угли тлели в камине, огороженном особыми защитными чарами, чтобы огонь не вырывался наружу, а хозяин апартаментов не угодил в него по странной случайности. Огромная кровать с балдахином, несомненно, когда-то была центром жизни в этих покоях. Мы с Аэлирном обменялись взглядами. Именно здесь было сосредоточие того, что я жаждал, что я искал, о чём грезил наяву и во сне. Я слышал биение родного сердца, тихое, спокойное, бесстрастное. Точно сомнамбула я приблизился к постели и отодвинул балдахин в сторону. В полумгле кто-то зашевелился и резко сел, и я поспешил слегка отодвинуться, не зная, чего мне ожидать, затем поднялся и зажёг свечи.
– Я… я не обижу, – негромко произнёс я, чувствуя, как голос мой предательски дрожит, а всё внутри обращается в мучительную, ядовитую слякоть.
Он медленно придвинулся к краю кровати и свесил худые, я бы даже сказал тощие, ноги. Сердце моё пропустило несколько ударов, срываясь в бесконечную пропасть. Взгляд Виктора был пуст, тёмен и совершенно безразличен, он не узнавал меня. Не понимал, на кого смотрит в эти мгновения. Тело его тут и там покрывали синяки, ссадины и шрамы. Столь плотно и часто, что я не видел ни единого чистого места на бледной коже. Точно в бреду я опустился перед ним на колени и крепко обнял, утыкаясь лицом в его обнажённый впалый живот. Длинные тёмные волосы слабо колыхнулись, прохладное, размеренное дыхание коснулось моей кожи, но он так и не пошевелился. Совершенно безразличный ко всему, он не двигался, не возражал против моих объятий, но и не тянулся к ним. Я чувствовал пустоту на том конце тонкой золотистой нити, что связывала нас всё это время. Она вела в Долину, обрываясь кровавым оголённым нервом.
– Прости меня, – прошептал я, давясь слезами и прижимаясь губами к ледяной коже, дрожа всем телом. – Прошу прости меня, Виктор!
Я изо всех сил тянулся туда, откуда ушёл, но тонкая словно бы стеклянная стена не пускала меня туда, где ютились миллионы и миллиарды душ. Тянулся, рвался, пытался позвать его, но из груди вырывались лишь рыдания, смешиваемые с дикими криками. Не было ничего, что бы я мог для него сделать. Не было ни единого способа помочь моему дорогому брату и возлюбленному мужу. Бессилие назревало в горле ядовитым комом. Тонкая, почти прозрачная ладонь некогда сильного мужчины коснулась моего плеча, огладила, и я поднял голову, сгорая от нестерпимой надежды. Пусть случится чудо, пусть он обретёт свою душу, пусть узнает меня! Крики рвали мою грудь так, словно были острейшими лезвиями, врезающимися в жилы и мышцы. Аэлирн тихо опустился рядом со мной, обнимая за плечи, позволяя уткнуться лицом в свою грудь.
– За что? – заорал я, запрокидывая голову, будто кто-то, хранивший меня всё это время, вдруг мог услышать. – За что ему это?!
– Тише, – с трудом выдавил Аэлирн, крепко сжимая меня, но и это не могло отрезвить моё отравленное болью сознание. – Льюис, ты его пугаешь!
Я замолк, поднял взгляд на вампира. Казалось, ровно на мгновение в его глазах скользнула искра жизни, но то был лишь отсвет свечи. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, обняв себя за плечи, впиваясь ногтями в кожу столь сильно, что на ней выступили идеально-округлые рубиновые капли. Подавшись вперёд, я хотел было обнять его, но Виктор застонал, замычал, замотал головой из стороны в сторону и отпрянул от моих рук. Он не понимал ничего, совершенно не осознавал, что происходит вокруг него. Мне хотелось вернуться за Морнемиром, срезать с него кожу пласт за пластом – так я ощущал сейчас собственную душу. Месть выпила все силы, но я чувствовал, что смогу дойти до полукровки. Смогу заставить его страдать. Аэлирн схватил меня за запястье, шепча что-то неразборчивое, я не мог расслышать его голос. Что если я отдам собственную душу взамен на Виктора? Какой жнец согласится отправиться в Долину, чтобы спасти смертного? Кто пойдёт на сделку с Павшим?
– Элерион! – я снова кричал, не мог остановить собственные рыдания, не мог закрыть рану, что разверзлась подобно вулкану. – Элерион, молю тебя, ты же, слышишь меня!
В ответ была лишь тишина. Я припал губами к тыльным сторонам ладоней Виктора, силясь вдохнуть в него свой жар и тепло:
– Прошу, прости меня!
Виктор не ответил.
***
В Джосмаэле царило оживление, я бы даже сказал, что оно было радостным, но сам не испытывал ни капли счастья, даже лёгкого волнения не было в моей душе. С момента захвата Лар-Карвен прошёл месяц. Нестерпимо долгий месяц, проведённый в странных, отвратительных хлопотах: сжечь тела, привести замок в порядок, очистить сажу и копоть, собрать вместе всех советников и представителей аристократии. Они косились друг на друга бешено и зло, и непременно вцепились бы друг другу в глотки, если бы только я не присутствовал между ними ледяной глыбой. На деле, мне было плевать, что они сделают друг с другом, однако же моё присутствие странно отрезвляло их и не давало идти против моей воли, которую, кстати говоря, я ещё не оглашал. Но они понимали, что прежней жизни пришёл конец. Голова раскалывалась от долгих бесед, что я проводил с вампирами, дроу и великанами, ведьмами и иными не слишком приятными существами. Светлых я не приглашал чисто из принципа, зная, что они будут против, и это совершенно не будет способствовать моей задумке. И именно тогда это было мне совершенно ни к чему. Я знал, что сейчас не время для мягкости и жалости, сейчас я собирался надеть на них строгий ошейник, держать в ежовых рукавицах, пусть это и было отвратительно для меня.