Сейчас главная площадь была заполнена ими до отказа. Многие влезли на крыши, чтобы видеть всё чуть более ясно, нежели другие. Из замка тоже выглядывали с особым любопытством и тщательностью. Аэлирн был облачён в чёрные текучие просторные одежды, и его лицо было скрыто вуалью. Для него случившееся с Виктором было едва ли не более сильным ударом, чем для меня, и сейчас он желал носить траур. Он восседал по правую руку от меня, безмолвный, холодный и пропитанный болью. Я хотел быть с ним, разделить с ним бремя, но пока что не мог себе то позволить. В этот день я с особой ненавистью облачился в белоснежную рубашку и брюки, затем скрыв их чёрным камзолом, плащом и сапогами. Переплавленные венцы Светлых и Тёмных сейчас слились в один, тёмный, тяжёлый, но пока что он лежал передо мной на небольшом возвышении, открытый взглядам всех желающих. По левую руку от меня неловко притёрлись Валенсио и Годвир, стараясь делать вид, что не замечают друг друга вовсе. Часы пробили полдень, и я медленно поднялся из своего кресла. Тишина опустилась на площадь резко, точно особый купол, и я благодарно кивнул. Передо мной был эшафот, на котором грозно высился палач рядом с плахой. Посеребрённое лезвие его топора жадно сверкало в лучах яркого солнца. Уже почти привычным жестом я усилил собственный голос простым заклятьем, а затем заговорил, не сводя взгляда с плахи.
– Сегодня я прошу вас стать свидетелями союза, невозможного, но необходимого, противоестественного и странного; нам всем придётся приложить немало сил, чтобы привыкнуть к новому положению. С этого дня, с этого самого часа, я объявляю своё право властвовать над землями Светлых и Тёмных. Отныне и впредь вы будете по праву называться братьями и сёстрами. Более никаких разделений – вы все – единый народ и с этого часа можете свободно пересекать ранее существовавшие границы – их более нет. В честь союза я объявляю Джосмаэл новой столицей Соединённых королевств, ныне – единой Империи. Прежние города навсегда останутся для нас Памятью: о тех, кого мы потеряли; и той крови, что была пролита, чтобы этот день настал. Сегодня я объявляю начало Новой Эпохи. Нового начала для вас – родившихся под счастливой звездой, той, что не угасла в сумраке, когда весь прочий свет был утерян. Я провозглашаю своих наместников.
Валенсио был по праву признан тем, кто может говорить от моего имени перед Светлыми, в то время как голосом Тёмных был благоразумный Годвир. Они медленно и неуверенно поднялись. Я старался не глядеть им в глаза, заставляя себя улыбаться тем, кто смотрит на нас. Их лица были целой гаммой. Кто был удивлён, кто-то открыто ликовал, кто-то не стеснялся выказать собственное презрение. И мне предстояло бороться с этим. Найти тот хрупкий баланс и сохранять его до конца собственной жизни. Они возложили венец на мою голову, и я, как никогда ярко, ощутил его тяжесть, испытал острое отвращение к серебру, коим он был напоен. А затем началось одна из самых неприятных зрелищ в моей жизни. Я опустился на свой «трон» и кивнул страже, позволяя вывести пленных. Морнемир и Джинджер в простых полотняных рубахах и штанах перед казнью были тщательно вымыты, причёсаны, даже слегка лоснились, однако же, я знал, какие зверские следы остались на их теле. О некоторых я позаботился самостоятельно, о некоторых позаботились приведшие их сюда Светлые и Тёмные. Я не желал знать, что с ними делали. Это меня не волновало. Первым на небольшое возвышение передо мной взошёл Морнемир. Бывший глава ныне полностью уничтоженного ордена Дознавателей даже не думал опускать голову и дерзко улыбался мне. Я отозвался ему идентичным оскалом. Он ещё не знал, какое наказание я ему приготовил.
– Морнемир, есть ли у вас, что сказать перед тем, как приговор будет приведён в исполнение? – без особо интереса спросил я.
– Я желаю знать, что ты собираешься делать с теми знаниями, что получил от меня, Император, – последнее слово он сказал особенно тщательно, подчёркивая то, как ныне я похож на своего отца.
– Сделать всё, чтобы они подверглись забвению и никогда более не привели в этот мир Павших. – Помолчав немного, давая ему возможность спросить ещё что-то, я снова поднялся. – Морнемир, я приговариваю тебя к прилюдному оскоплению, дабы ты никогда не смог произвести на этот свет жизнь, отравленную твоими лживыми кровью и семенем.
Лицо его вытянулось. Он дёрнулся было прочь, но стража уже взяла его под локти и повела к эшафоту, где палач готовился к тому, чтобы привести приговор в исполнение. Полукровка орал и брызгал слюной, вырываясь, как дикий зверь, но его держали крепко, не позволяя освободиться. На то, чтобы растянуть его и обездвижить ушло не меньше десяти минут, и я испытывал мрачное удовлетворение от того, что видел в его лице отчаяние. Видимо, он до последнего полагал, что я позволю ему просто умереть после всего того, что он сделал с Виктором. Штаны и бельё с него сорвали, и некоторые особо любопытные начали вытягивать шеи, чтобы видеть происходящее если не во всех подробностях, но хоть отдалённо. Валенсио отвернулся и закрыл лицо руками. Я чувствовал, как напрягся рядом со мной Аэлирн, стискивая руки, обтянутые перчатками, в кулаки. Морнемир выкрикивал проклятия, и палач покосился в мою сторону, словно ожидая, что я прикажу заткнуть ему рот. Но я не мог отказать себе в удовольствии послушать его вопли. Его боль.
Плоть и мошонка мужчины были крепко перехвачены тонкой верёвкой, но живорез не стал ждать, пока они потеряют чувствительность или хотя бы немного онемеют. В специально раскалённой жаровне нагревались острые щипцы для металла, и вскоре палач взял их в руки. Вопли Морнемира перешли в самые настоящие рыдания, и он не прекращал обещать мне самые жуткие кары и пытки, какие только сможет придумать его извращённый мозг. Однако быстро он захлебнулся криком, когда заплечных дел мастер отрезал его мужскую гордость. Я не отводил взгляда, не вздрогнул, лишь испытал особое удовольствие, понимая, что он будет жить с этим позором. Не долго, но будет. Бельё и брюки ему не стали возвращать и прямо так повели через площадь в замок, где ему приготовили ошейник раба. Он не мог идти сам, ноги его волочились по мостовой, и до меня ещё долго долетали его стенания. Кто-то из слуг с видимым отвращением забрал отрезанный кусок плоти и, положив в шкатулку, побежал следом. На площади царило странное оживление. Светлые и Тёмные переглядывались, кто-то злорадно улыбался. Мало было тех, кому Морнемир не навредил, чью жизнь не успел испортить.
Вскоре передо мной стоял Джинджер. Сломленный, пустой, с выцветшими глазами и кожей, и я не узнавал в нём того молодого мужчину, что умудрялся соблазнять толпы женщин одним лишь только взглядом. От былого лоска осталось одно лишь воспоминание. Тишина стояла гробовая. Все смотрели в нашу сторону, мы не сводили друг с друга взглядов. Когда-то я считал его своим братом. Озлобленным и коварным, но братом. Он вырастил меня, пусть и не так, как было бы положено делать старшему ребёнку в семье. Именно благодаря ему я стал собой. Я думал привести приговор в исполнение собственноручно, но от меня он и так уже получил достаточно страданий.
– Есть ли что-то, что ты хочешь мне сказать, брат? – робкая надежда поселилась в моей груди, и я смотрел на него почти с болью.
– Если ты когда-нибудь сможешь меня простить… – он заговорил и осёкся, голос его затих, и он опустил голову.
Я поднялся со своего места, приблизился и обнял его, несмотря ни на что. Заключил истончившееся тело в объятия и прижал к своей груди: