— Но он же где-то есть?
Дальнейший спор был прерван внезапным появлением запыхавшегося слуги в ливрее личного слуги короля. На лице его выразилось явное облегчение, когда он снял шляпу и поклонился:
— Милорды. Его Величество требует, чтобы вы незамедлительно явились к нему. Он…
Юноша сделал паузу, чтобы глотнуть воздуха:
— …он в большом гневе, милорды, так что вы лучше не задерживайтесь.
Коул и Сантейр, забыв о своем споре, мгновенно бросились к выходу.
— Глупцы! Идиоты! Сукины сыны! — кричал Имре, когда вошли Коул и Сантейр. — Лгуны! Предатели! Коул, ты знаешь, что они сделали? Ты можешь представить…
— Кто и что сделал, ваша милость? — прервал его Коул, учтиво поклонившись.
— Михайлинцы! Грязные свиньи, двуличные изменники…
— Сир, что они сделали?
Имре взглянул на него дикими глазами и рухнул в кресло.
— Они исчезли, все до единого исчезли, предали меня. Они забрали все свои сокровища, все! Они исчезли!!!
— Исчезли?! — выдохнул Сантейр.
Это воспламенило Имре, и он, вскочив, забегал по комнате, в бешенстве изрыгая ругательства, проклятия, грязные намеки на их родителей, на обстоятельства рождения, на их порочные склонности.
Сантейр, обретя спокойствие, пытался понять причину происшедшего и уже начал планировать мероприятия, призванные сохранить безопасность государства.
Такие действия могущественного Ордена в совокупности с заговором Мак-Рори могли означать только одно: существование широкого заговора, цель которого — свержение Имре и восстановление на троне Гвиннеда династии Халдейнов.
И если уж в заговоре участвуют михайлинцы, то можно с уверенностью сказать, что претендент на престол — настоящий Халдейн. Михайлинцы впустую не играют, они наверняка сделают все, чтобы их попытки увенчались успехом. И теперь рыцари-михайлинцы где-то концентрируют силы, чтобы нанести удар. Удалив всех невоенных членов Ордена в безопасное убежище, они сделали себя неуязвимыми для преследователей и репрессий. Да, михайлинцы могли появиться где угодно!
Коул тоже хорошо понимал и причины, и последствия исчезновения михайлинцев, но мысли его работали в несколько ином, чисто личном направлении. И это привело его в ужасное состояние. Он считал себя очень умным и дальновидным, но оказалось, что это совсем не так! Он — идиот! Все его хитроумные интриги ради создания видимости предательства Катана, убийство Молдреда, убийство самого Катана — все это привело к образованию настоящего, а не фиктивного заговора, он сам помог формированию новой силы в Гвиннеде, даже не подозревая, насколько эта сила велика и могуча. Он был простой пешкой в игре, всю глубину которой он только что смог увидеть, и теперь та сила, которую он сам вызвал к жизни, мощным ураганом сметет его, как пушинку. Должен ли он жертвовать собой ради короля?!
— Я покажу им! — продолжал бесноваться Имре. — Они жестоко заплатят за то, что осмелились бросить мне вызов!
Все еще ругаясь сквозь зубы, Имре сел за письменный стол и начал яростно строчить что-то. Коул и Сантейр обменялись встревоженными взглядами.
Наконец король посыпал песком страницу, поставил внизу свою личную печать и, поднявшись, протянул бумагу Сантейру.
— Ты проследишь, чтобы все было выполнено немедленно, Сантейр.
— Сир?
— Делай, что приказываю, — рявкнул Имре, потрясая бумагой. — Михайлинцы решились выступить против меня! Они хотят посадить другого короля! Они хотят посадить другого короля!!! Посмотрим! Я еще король! И я сделаю все, чтобы подавить их! — выкрикивал он.
Сантейр склонил голову, боясь взглянуть на исписанный лист.
— Да, милорд.
— И если тебе удастся захватить хоть одного михайлинца, — добавил Имре, — доставь его ко мне немедленно. Ты понял? Независимо от часа. Я хочу лично допросить каждого, прежде чем отправить на виселицу как гнусного предателя.
— Да, сир.
— Тогда прочь отсюда, оба!
В коридоре Сантейр с облегчением вздохнул.
Он развернул бумагу и стал читать, встав так, чтобы Коул не мог ничего видеть через плечо. Коул прямо подпрыгивал от нетерпения. Затем Сантейр передал Коулу документ.
«Имре, милостью Божьей король Гвиннеда и так далее.
Ко всем подданным.
Сегодня мы узнали о гнусном предательстве членов Ордена святого Михаила, и этот Орден мы распустим, а его членов объявим вне закона. Все владения Ордена конфискуются в королевскую казну. Все вышеуказанное относится и к членам семьи Мак-Рори: Камберу, бывшему графу Кулдскому, Джорему Мак-Рори, священнику Ордена святого Михаила, и Целителю по имени Райс Турин.
Нашему преданному слуге Сантейру, графу Гран-Теллийскому, повелеваем двинуть королевские войска на штаб-квартиру михайлинцев в Челтхэме и взять под строгую стражу всех, там пребывающих. Здания повелеваю разрушить и сжечь, поля вытоптать и посыпать солью.
Все это должно быть выполнено ко дню святого Олимпия, то есть через неделю. Все остальные владения и замки михайлинцев должны быть подвергнуты тому же по одному в неделю до тех пор, пока генерал-викарий Ордена не явится к нам с повинной и раскаянием и не приведет с собой всех членов Ордена и членов клана Мак-Рори.
За каждого захваченного михайлинца мы назначаем награду…»
Коул, не дочитав, поднял голову. Да, это очень решительно и жестоко, даже Коул подумал бы, прежде чем подписать такой приказ.
Слова литургии плавали в насыщенном запахом ладана воздухе, еле слышимые в галерее, где ждал Камбер Мак-Рори.
Служил литургию Синхил Халдейн, держа в руке кадило. За ним следовал дьякон, держащий край его ризы, когда Синхил окуривал алтарь. Камбер молча смотрел, как принц-священник заканчивает службу, как дьякон принимает из его рук кадильницу и капает святую воду на пальцы Синхила.
— Lavabo inter innocentes manus meas.
Он не говорил с Синхилом до сегодняшнего дня и даже не видел его до вчерашнего полудня. Прогресс в деле до сегодняшнего дня был весьма незначительным.
Хотя Синхил был у них уже две недели, они все еще не могли привлечь его на свою сторону.
Физически Синхил был достаточно покорен. Он шел туда, куда ему говорили, и делал то, что приказывали. Он читал то, что ему приносили, с готовностью отвечал на вопросы по прочитанному и даже иногда проявлял блестящие знания проблем страны, в жизнь которой его сейчас старались посвятить. Но по своей воле он ничего не говорил и ничего не делал. Он решительно не проявлял никакого интереса к той новой роли, к которой его готовили.
Это не было сопротивлением в общепринятом смысле слова. Сопротивление можно было бы сломить. Это была полная апатия, безразличие ко всему, что приходило извне. Он оставался в своем мире, в том, который выбрал для себя двадцать лет назад. Он терпел свое нынешнее положение, потому что ему ничего не оставалось, но он не позволял проснуться в себе обычным человеческим чувствам, не позволял им возобладать над его совестью. И это положение не изменилось до тех пор, пока ему не позволили ежедневно служить мессу.
И вот сегодня, впервые со времени его прибытия сюда, в Синхиле обнаружились признаки человеческих чувств. Это было какое-то ожидание, почти отчаяние. Камберу казалось, что он понимает причину.
Сзади него послышались шаги. Через некоторое время в галерею вошел Элистер Келлен и подошел к Камберу.
Камбер посторонился, чтобы дать возможность викарию михайлинцев видеть церковь. По лицу Келлена невозможно было определить, о чем он думает.
Синхил читал молитву, воздев руки к небу.
Камбер внимательно посмотрел на Синхила.
— Вы уже говорили с ним?
Келлен вздохнул и неохотно кивнул, движением подбородка предложив Камберу выйти с ним. В коридоре, ярко освещенном факелами, Камбер мог заметить выражение беспокойства на лице Келлена, которого не заметил в галерее. Он решил, что Келлен плохо выглядит вовсе не оттого, что не высыпается.