Потом от холма и иных возвышенностей к морю потянулись длинные канавы. Их мостили, как римские дороги — камнем, добытым из недр и с вершины холма. Узнав, для чего все эти муки, рабочие чуть бунт не подняли. Сида явилась, пожала плечами, предложила увольняться. И предупредила, что в дальнейшем в случае изведения рабочего времени на подобные митинги дневная плата выдаваться не будет. Напомнила:
— Я скупая. — по лицам поняла — вспомнили.
Подтвердила: канавы — будущая канализация. В Кер-Мирддине есть, и в новом городе будет. А если кто привык, живучи на ферме, дерьмо на поля выносить — так из города это, во-первых, далековато. Во-вторых — многовато. В-третьих, ежели какая бочка опрокинется — кто отчищать будет? И главное — леди сида хочет так и только так. Все стоки — только в море.
Работы продолжились, хотя многие ворчали на холмовую дурь. Недолго. Эгиль разъяснил: кулаком и словами. Второе было даже слегка непривычно. Не любил он слова тратить. Да и кулак считал менее оскорбительным и более доходчивым средством.
— Да не может она иначе! Мы, люди, вроде лисиц или свиней. Грязюку не любим — но терпим. А она сида и росомаха чуток. Барсучьи норы знаете? Вот у росомах похоже, только они чаще шалаш строят. А в нору он зимой превращается, когда снегом завалит. Любого зверя в свой подземный дворец пустит — если тот не начнет в норе гадить и добычу несожраную гноить. Лиса, конечно, начнет — ну тут барсук с ней и разделывается. До смерти не убивает, но зимой остаться без дома — много ли радости? Зверю много не надо, да кто летом поленился себе нору вырыть, тот зимой сдохнет. Ну, норвежской зимой. Ваша, скорее, осень. А потому мерзлых лисиц вам наблюдать не приходится… А у нас и не такое видывали. Один охотник рассказывал — довелось ему наблюдать, как росомаха выдру гнала. Лисиц, скажем, росомахи, как и волков с собаками, на дух не переносят, душат сразу. А выдру могут и в дом пустить, и убьют вряд ли. Это уж скорее одна выдра другую задерет, чем росомаха приживалку тронет. Но эта вот, похоже, провинилась. А зная выдр, могу сказать, что нагадить перед жилищем для них — первейшее дело. Дом свой метят. Так вот, гонит когтистая перепончатую. Та уже идти не может. Легла, глазки закрыла — ешь меня! А росомахе наплевать! Как даст под хвост лапищей! Сразу в выдре силы нашлись. Та — бежать. А росомаха припрыжкой неуклюжей — следом. Так, наверное, насмерть и загнала бы, но тут охотник чихнул. Росомахи, они людей уважают, так что мохнатая сразу ушла. А гладкошерстая осталась. Подумал охотник, да так живьем и подобрал. А чего шкуру портить? Еще и спасибо сказал росомашке — история-то вышла занятная, да еще с подтверждением: выдрочка на целую неделю зажилась. Вся деревня смотрела на перепончатую, что от усталости ходить не может. Кормили даже. А как на лапы вставать начала, тогда, конечно, оглушили и ошкурили. Вот оно как заканчивается, у росомахи в доме гадить. А еще, говорят, у выдр лапы короткие от этого.
— От чего?
— А оттого, что их росомахи так вот за проступки наказывают. Раньше они высокие были. Как волки. Но их так гоняли, что лапы от бега стерлись больше, чем наполовину. Оттого они теперь приземистые.
Дни шли, работы вились и переплетались, как тетива лука — пучки в одну сторону, потом все вместе — в другую. Сида как-то ухитрилась сделать так, чтобы никто не сидел без дела — и всяк непременно делал то, что лучше всего умел. При этом всем всего хватало. Чудеса!
Эгиль заметил — Немайн часто останавливается посмотреть, как он работает. И при этом молчит. Просто стоит и смотрит. Недолго. Потом убегает. Эгиль немного думал над этим. Решил — раз молчит, значит, он все делает правильно…
Отец Адриан, которого с подачи базилиссы уважительно-ласкательно называли «батюшкой», погрыз кончик стила — а перья грызть противно, может, потому к ним и не удалось приспособиться? Послание выходило почти бесконечным — а все оттого, что его занесло в дела мирские, хоть и интересные, но все же — не главные. Главной была душа той, что упорно называла себя Немайн, и то, как видят ее жители Диведа.
Как передать безумное счастье, разрывающее Немайн, он не знал — а сида была счастлива. Неосознанно — зато до упада, до свечения изнутри! Как человек, который строит свое будущее и будущее свего ребенка. Чтобы кто не говорил о политической целесообразности, видно — приемыша она любит, куда иным родным матерям.
Тетешкает с младенцем, суетится до упада, но не думает о прошлом. Кажется, решила, что прежняя жизнь быльем поросла. Тут, конечно, ошиблась — по весне откроется навигация, и вся Ойкумена узнает, кто строит новый город в устье реки Туи. Дионисий не удержится, отправит в Рим доклад о своих подозрениях — и пусть «сида» никогда не узнает, чего ему стоило отправить римскому понтифику полуправду! Какие уж тут подозрения, когда приехавший из Африки учитель узнал свою ученицу… Да и быть ей больше некем!