— Ну, вы как хотите, а я не возьму, — объявил Шевелкин.
— Как хочешь.
Послали за коляской. Коляска, запряженная четвериком добрых ямщицких лошадей, живо подкатила в подъезду. Они покатили. Быстро взъехали они на крутую, чуть не перпендикулярную гору и затем взошли в один из лучших домов терпимости.
В зале, освещенной посередине горящей газовой люстрой, увидали они здесь тех несчастных, еще молодых и красивых созданий, которых привела сюда злая судьба и тяжелые, гнетущие обстоятельства. Музыканты играли кадриль — и Жорж визави с вечным студентом Арнольдом, эти две знаменитости этих домов, отплясывали самый бешеный канкан. Посвистов поставил бутылку шампанского, затем другую и третью. Пригласили выпить Арнольда и Жоржа. Те выпили. Они никогда не отказывались от угощения.
Часу в первом ночи Посвистов и Шевелкин решились ехать в Стрельну (Чортани так упился, что его отправили домой на извозчике).
— Кого бы мне взять с собой? — спрашивал Посвистов у Шевелкина.
— Отстань, пожалуйста, бери, кого хочешь, — отвечал тот.
— Возьми Дашу, — посоветовал Арнольд.
— Ладно. Даша, одевайся, — крикнул Посвистов.
Высокая, довольно полная женщина с хорошеньким симпатичным личиком и серыми глазами быстро вышла из комнаты. Через минуту она воротилась в шляпке и мантилье.
— Едем!
— Едем!
Поехали. Ямщик, подстрекаемый обещанием пяти рублей на водку, летел что есть духу. Неподалеку от Стрельны, они услыхали за собой крик «берегись».
Через минуту на полных рысях обогнала их коляска, запряженная тройкой.
Посвистов так и оторопел, когда при ярком свете луны увидел, что тройкой правит Соня.
Одетая в мужской русский костюм, в красной рубахе и плисовой поддевке, в маленькой шапочке с павлиньим пером, заломленной набекрень, и слегка распущенными длинными волосами, Соня была хороша поразительно. Она лихо, по-ямщичьи, держала вожжи в руках и помахивала кнутом. Ямщик сидел рядом с ней.
— Берегись, держи правей, — крикнула Соня, пролетая стрелой мимо Посвистова, которого она при быстрой езде и не заметила.
— Покормите! — крикнула Соня, оборачиваясь на полном ходу к Посвистову и его спутникам.
— Ишь ты, как правит, — заметил ямщик Посвистова, подгоняя свою четверню.
Вслед за Соней, мимо их промчались еще две коляски. В них сидели мужчины и женщины. Некоторые пели песни.
В Посвистове загорелось неистовое желание увидать Соню.
Ему захотелось бросить ей в глаза все пережитые им тревоги и мучения, захотелось излить на нее всю желчь своего больного и измученного сердца, увидать ее в последний раз с тем, чтобы уже никогда более не встречаться.
— Пошел, — крикнул он ямщику. — Пошел за ними, в карьер.
— Выручай, соколики, грабят!
Четверня рванулась. Экипажи почти в одно время въехали в ворота Стрельны.
Посвистов как будто переродился: глаза его горели лихорадочным огнем, яркий румянец выступил на щеках; тяжело дыша, со стиснутыми зубами, он был хорош и страшен в эту минуту.
Шевелкин, давно наблюдавший за ним, схватил его за руку.
— Что ты? что с тобой? — тревожно спросил он.
— Пусти. Я хочу увидеть ее.
Шевелкин понял и еще крепче сжал руку Посвистова.
— Перестань! полно, — успокаивал он его.
Посвистов все порывался вперед в большую залу.
После долгих уговариваний, Шевелкину наконец удалось успокоить Посвистова.
Вместе с Дашей, они увели его в отдельную комнату.
Опустив голову на руки и закрывши лицо, сидел Посвистов. Из большой залы, несмотря на затворенные двери, явственно доносились до него и стук ножей, и говор собеседников, заглушаемые по временам громом оркестра или пением цыган.
Шевелкин сидел молча и не пил. Он все наблюдал за Посвистовым. Даша с удивлением посматривала на своих спутников, суровых и угрюмых, почти не отвечавших ей на вопросы.
Мертвое молчание царствовало в маленькой комнате.
Посвистову послышался звонкий и веселый голосок Сони.
Он вскочил и бросился к двери. Шевелкин схватил его на лету.
— Пусти, — крикнул Посвистов, бешено вырываясь от Шевелкина.
— Не пущу, — отвечал тот, обхватывая его своими железными руками.
Завязалась борьба. Отчаяние и ненависть придали Посвистову нечеловеческую силу. С минуту Шевелкин удерживал Посвистова, наконец, он отлетел в сторону.
Бледный, всклокоченный, со сверкающими глазами и пеной на губах ворвался Посвистов в залу, где пировала подгулявшая компания. Он направился прямо к столу.
Цыгане, певшие в это время какую-то песню, остановились и смолкли. Все сидевшие перед столом уставились на Посвистова, остановившегося прямо перед ними, в напряженном ожидании.