— Спасибо, англичанин, но тебе не следовало к нему прикасаться.
— Я сделал это не из-за вас, а потому что так захотелось.
— Конечно.
— Как все это вышло?
— Ланда странный человек, он мечтатель, злой мистик и верит в демонов индейской земли. Иногда он требует, чтобы я колдовала и гадала для него.
Баррет поежился.
— По правде признаться, мэм, то есть, я хочу сказать, сеньорита Сармиенто, я не хочу иметь дело ни с чем этаким, дьявольским. Как вы лечили меня?
Испанка засмеялась негромко, но Баррет почувствовал, как наливаются краской его щеки — хорошо хоть в сумерках не видно.
— О нет, англичанин, можешь не печалиться о своей темной судьбе. В Новой Гранаде много трав естественного происхождения, индейцы иногда делятся секретами, а у меня достаточно ловкие пальцы, чтобы вытащить осколки кости. Дьявол не покупал у тебя бессмертной души — с каждым новым убийством ты сам по частям даришь эту душу. Просто потому, что не знаешь ее цены.
— Ну, это уже полные глупости, сеньорита. Наш мир устроен просто — убивай или тебя беспощадно убьют. Возьми золото сам или тебя обберут до нитки.
Сармиенто засмеялась.
— Ты собрался плыть с Эрнандо на Веракрус?
— А вы как полагаете, у меня есть выбор?
— Будь там очень осторожен. Мой Ланда такой же де Ланда, как ты — дон Педро де Санчес. Бывший епископ Юкатана никогда не был его родственником, Эрнандо все это выдумал. Он подобрал тебя в море с расчетом, а использовав, попытается прикончить.
— Знаю, сеньорита. Не сомневайтесь, я отлично знаю все.
— Хочешь, я погадаю тебе? Дай-ка мне руку, в этом нет греха.
Баррет, помедлил, потом разжал правый кулак и подвинул раскрытую ладонь к свету.
— Вот она, смотрите как следует, сеньорита.
Сармиенто села ближе и склонилась над огрубевшей ладонью англичанина, длинные серьги в ее ушах едва слышно звенели. С минуту женщина молчала, причудливо водя по линиям острым ногтем, и только потом заговорила низким, певучим голосом:
— Я вижу море и опасность. Ту, к которой ты привык и которая происходит от воды, волн и ветра, стали и чужих раздраженных сердец. Она в прошлом, но появится и в будущем, тем более ты сам стремишься ей навстречу.
— Ну, это полбеды, — засмеялся Баррет.
— Я вижу землю, очень древнюю, волшебный город и древнего, чужого бога, который даст тебе многое, но это будет не совсем то, чего ты ждешь.
Баррет задумался — слова испанки немного смущали, но все равно оставались малопонятными.
Сармиенто крепко задумалась, нахмурила брови-стрелки и повернула ладонь Баррета к свету, неудобно вывернув ему запястье.
— Я вижу огонь, — неуверенно добавила она. — Много огня и очень много людей, монахов, подпоясанных веревками, и господ в роскошных дорогих повозках, взгляды сотен и сотен обращены к тебе. Это честь и слава, но это и огромная опасность, настоящая беда, Питер. Ты еще можешь избежать ее, если только по-настоящему захочешь.
— Это произойдет тут, в Картахене?
Лусия на вопрос не ответила. Ее зрачки расширились до невозможности, затопив радужки чернотой.
— Что ты видишь? — переспросил встревоженный Баррет.
— Я вижу кровь. Кровь на руках и кровь на земле…
— Что с тобой, Сармиенто?!
— Ничего, ничего, просто над патио резвятся духи ночи.
Испанка, кажется, успокоилась, дыхание ее стало реже, зрачки сузились до нормальных размеров.
— Чья была кровь?
— Я не знаю, мое видение словно помутнело. Я вдруг ощутила соленый вкус на языке и горький дым костров, боль ран и восторг победы. Все смешалось, как будто мы стояли на пороге смерти.
— Ты ясно видела мою смерть?
— Нет, думаю, что нет, линия твоей жизни еще не завершилась.
— Что ты видишь теперь?
Сармиенто опустила голову, плечи ее поникли.
— Я вижу реку, которая впадает в море, мутную желтую воду, течение сносит вниз трупы.
Баррет несколько смутился.
— Ах, не горюйте, чудная сеньорита. Война — обычное мужское занятие, она идет долго, а прекращается редко.
— Вижу волны.
— Где?
— Не знаю. Это гигантские валы, они разносят берег и сами разбиваются, ударяясь о него.
— Прибой в жизни моряка — обычная штука. Бывало, у нас на Скаллшорз…
Баррет осекся. Теперь Сармиенто отрешенно смотрела мимо его расслабленной руки на огонек лампы, в радужках ее глаз плавали одинокие искры света.
— У тебя сразу два устремления, Питер, — сказала она просто. — Ты хочешь женщину, которая не хочет тебя, и желаешь денег, чтобы получить то, что получить невозможно.