Спенсер, уже порядочно набравшийся, оказался последним по счету и в пьяном угаре решил во что бы то ни стало добраться до десятки. Вспотевшими ладонями он ухватился за трубки и кивнул мексиканцу.
— Давай, давай, давай! — начала скандировать толпа в такт вращению рукоятки.
Стрелка дошла до единицы. Он улыбнулся и уверенно кивнул. Мексиканец завертел быстрее. Генератор загудел, и тон звука стал постепенно нарастать. Кругом все кричали: «Давай, еще давай!»
Опустив веки, Спенсер буквально чувствовал, как ток поднимается от правой ладони к плечу, идет по груди и спускается в левую руку. Когда он решился открыть глаза, то увидел, что стрелка едва достигла пятерки. К этому времени он уже начинал задыхаться, по лбу струился пот, боль казалась невыносимой, но… Он вновь кивнул.
— Э-ван! Э-ван! Э-ван! — орали друзья, а мексиканец все крутил и крутил ручку, подгоняя стрелку к шестерке. Ладони и предплечья начало сводить судорогой. Спенсер вдруг с беспокойством подумал, что с такими делами короткое замыкание произойдет у него прямо в сердце, однако решимость одержала верх.
Он вновь закрыл глаза и попытался подумать о чем-то другом, а не только об электротоке, мчавшемся сквозь его тело. Впрочем, ничего не вышло, и он снова посмотрел на стрелку. Восемь. Ладони жгло так, словно он положил их на калорифер. И все же он отказывался сдаваться. Сила воли против боли. Улыбка Спенсера превратилась уже в оскал, а мексиканец — этот гнусный палач и мучитель — крутил свою ручку со всей скоростью, на какую был способен.
Стрелка коснулась десятки, и толпа взорвалась ликованием. Вышло! Он сумел! Спенсер тут же захотел выбросить трубки, но пальцы отказались повиноваться. Ток был настолько силен, что перебивал команды, посылаемые головным мозгом. И тогда он запаниковал и принялся орать! Мексиканец испуганно отшатнулся и бросил вертеть генератор. Все затихли. Хриплый, шедший из самого нутра вопль оказался для них полной неожиданностью. Крик насмерть перепуганного человека. Впрочем, тут же выискался некто, нашедший это забавным. Друзья Спенсера плеснули пивом в лицо весельчаку…
Разряд, который он получил от камня, вполне можно сравнить со вторым делением на том древнем индикаторе, прикинул Спенсер.
Постой-ка! Это невозможно! Камни не могут бить током!
Он обеими ладонями стиснул булыжник, словно хотел его раздавить. Цирковой силач и яблоко.
Вновь неожиданный удар, да такой силы, что у Спенсера перехватило дыхание.
Как такое возможно?
Он решил было выбросить камень, однако руки уже не повиновались. Еще один удар, на этот раз даже сильнее. И еще один. И еще. С каждым разом все жестче и болезненнее. Мысли закружились каруселью в поисках выхода. Что делать?! Руки уже сводит судорогой в такт разрядам. От очередного удара спазмой скрутило живот, Спенсера бросило вперед, и он больно ударился о кромку письменного стола. Кажется, треснуло ребро. Ноги разъехались, и он полетел на пол. В глазах мелькнул потолок, затем висок с размаху приложился о светло-синий коврик. Свет померк.
Темно и холодно. Море раскачивает крошечную лодку и распростертого в ней Эвана. Страшно холодно. Вдруг без всякого перехода ему становится очень жарко. Над головой распахивается безоблачное сапфирное небо. Солнце обжигает щеки и лоб. Он переваливается на бок и, больно защемив костяшку локтя, тянет руку, чтобы зачерпнуть воды и остудить лицо. Но как только пальцы касаются волн, море становится мутно-зеленым, и он видит омерзительных тварей, скользящих под днищем лодки. Призрачно-белые, осклизлые гады замечают его руку и бросаются к ней, словно желая оторвать и устроить пиршество. Он едва успевает отдернуть пальцы и торопливо откидывается на спину, моля, чтобы суденышко не перевернулось. Проходит несколько минут, Спенсер слегка приподнимается и бросает опасливый взгляд за борт. Вдалеке видна какая-то фигурка в белых одеждах, бредущая по поверхности воды в его сторону. Движется она неторопливо, даже грациозно, не боясь ни утонуть, ни стать добычей подводных чудищ. Спенсер вскрикивает: «Спаси! Спаси меня!»