Не спрашивай меня, как давно это было.
Жил некий мудрец, по имени Нарада, человек чистый, возвышенный, блаженный. Душа его была подобна саду, наполненному благоуханиями. И только с его мудростью могла сравняться его совершенная кротость.
Бессмертные боги, без усмотрения которых не погибнет ничтожный муравей, переходящий песчаную дорогу, отличили праведного Нараду на пути смертных, возвеличили его и возвысили. И Нараде, смертному, дали вкусить божественную сому, так что тленные глаза его могли без трепета взирать на вечность и тленная нога его без телесного повреждения могла попирать созданный из солнечного огня престол божества.
Нарада, праведный и блаженный, приходил, когда хотел, к бессмертным богам и наслаждался беседой; и, когда хотел, возвращался на землю, которая, о возлюбленный сын мой, есть брение у подошв твоих. Но не спрашивай меня, когда это было.
Был день, один из дней вечности, и в этот день шел праведный Нарада на небо, чтобы беседовать с богами. И путь его пролегал через лес. Деревья роняли свои листья, чтобы устлать мягким ковром путь мудреца, и яд кобры высох в зубах ее, и крокодил невредимым вынес на берег младенца, которого мать обронила в мутную речную струю. И одинокий слон, в жилах которого воспламенился яд любовного бешенства, преклонил жесткие колени, чтобы почтить праведного.
Так проходил Нарада через лес на пути к небу, где пребывают бессмертные, и в густой чаще, недоступной солнечному лучу, проникновенные глаза его усмотрели человека. Человек этот был наг, как серая ящерица на камне развалин, и длинные седые волосы покрыли его иссохшие плечи и спину, как ветхая кора. Натянута была и блестела темная кожа на его суставах, закостеневших в неподвижности. Стоял он под деревом и отдавался созерцанию, и муравьи, трудолюбивые работники, воздвигли у его ног гнездо свое от ступней вплоть до колен.
Проходил своей дорогой Нарада, предвкушая радость беседы бессмертных, но человек позвал праведного, и голос этого человека был подобен шуршанию змеи, потому что горло его иссохло от жажды:
— Остановись, молю тебя! Куда ты идешь?
Праведный Нарада ответил:
— Я иду на небо.
И опять зашуршала иссохшая гортань человека:
— О, праведный, которому открыты все пути! Узнай, долго ли еще буду я ждать свободу. Ты видишь иссохшее тело мое и мое великое рвение. Узнай, скоро ли я приобщусь к бессмертным, освобожденный от страстей жизни.
Нарада ответил человеку, тело которого иссохло, как колос после летнего зноя:
— Хорошо, я узнаю.
И пошел дальше, а трудолюбивые муравьи воздвигали гнездо свое у колен погруженного в созерцание.
Миновал Нарада великий лес. Миновал и остановился на окраине круглой поляны, свободной от травы и твердой, как ток, на котором тяжелые буйволы вытаптывают из колосьев полновесные зерна.
И другого человека увидал на этой поляне Нарада, чистый, возвышенный и блаженный. Человек этот пел и плясал, восхваляя бессмертных в простоте цветущей души, и подошвами ног своих выровнял поляну, похожую на хлебный ток.
Закричал громко этот человек, когда приблизился Нарада:
— Остановись ты, путник с кроткими глазами и мудрой душой! Остановись! Куда ты идешь?
Праведный Нарада ответил, как и первому:
— Я иду на небо.
Человек воскликнул:
— Благословен путь твой, ведущий к бессмертным. Спроси и узнай, когда я буду свободен? Спроси и узнай, когда я выйду из колеса.
И Нарада ответил:
— Хорошо, я узнаю.
Слабы уста мои, о возлюбленный сын мой, и нет речений на языке моем, чтобы я мог изобразить тебе все пути Нарады, чистого, возвышенного и блаженного. И потому скажу я тебе так: он был на небе и, насладившись, возвращался обратно.
Возвращаясь, увидел он отшельника, стоявшего под деревом, ноги которого были скрыты в гнезде трудолюбивых муравьев. Человек этот поднял отяжелевшие веки, когда приблизился праведный, и, взглянув на него, с надеждою спросил, — и голос его шуршал, как сброшенная кожа змеи:
— Привет идущему по путям вечности! Узнал ли ты, сколько времени должен я страдать?
Ответил Нарада мудрый и добрый:
— Да, я узнал это. Ум твои воспитан созерцанием и тело твое свободно от страстей, затемняющих лик вечного. Итак, приготовься услышать. Еще четыре раза ты родишься, и четыре раза ты пройдешь по долине плача и страданий, которую называют жизнью, — и четыре раза умрешь. И только после четырех воплощений получишь ты совершенную свободу.
Человек заплакал и слезы, которые могли бы растопить вечные льды гор, потекли неудержимо по его иссохшим щекам. Он плакал и прошептал голосом, похожим на ночной шелест листьев:
— Так долго еще я должен ждать освобождения!
Нарада, просветленный обращением с бессмертными, пошел дальше и дошел до поляны, похожей на хлебный ток, чисто прибранный перед молотьбой. На этой поляне нашел он другого отшельника, — и остановился, ожидая вопроса.
Человек спросил, радуясь и прославляя дыхание Брамы:
— Был ли ты на небе, о, праведный? Узнал ли ты, как долго должен я еще ждать?
Праведный ответил:
— Да, я был. Да, я узнал. Приготовься услышать. Видишь ли ты это тамариндовое дерево, которое своими могучими ветвями покрыло всю поляну и зелень которого подобна изумруду, омытому в морской пене? Сколько листьев на этом дереве, столько раз ты родишься и столько раз пройдешь по пути жизни, и столько раз твое бренное тело познает смерть. И только после всех этих воплощений познаешь ты совершенную свободу!
Человек взглянул на тамариндовое дерево, раскинувшее над ним свой покров — и поблагодарил праведного вестника и воскликнул:
— Как милостивы боги! Так скоро, так скоро получу я свободу!
Так он воскликнул, и пел, и плясал, восхваляя бессмертных. Но голос, не принадлежащий тлению и пыли, запечатлевшийся на скрижалях неба, возвестил человеку:
— Дитя мое, ты будешь свободен теперь же.
Человек пал ниц, и вошел в обитель свободы, и бренное тело его рассыпалось в прах.
Нарада, чистый, пошел своим путем, размышляя о вечности.
Вот что я знаю из записанного мудрыми о путешествии Нарады, возлюбленный сын мой. Слушай и поднимайся по ступеням познания.
Hyacinthus
ЖИЗНЬ ИЛИ СОН?
Как-то, проходя но одной из бойких улиц Петербурга, я нечаянно обратил внимание на только что открывшуюся антикварную лавочку. Более по привычке, чем по необходимости, я вошел в темноватое помещение, сплошь наполненное всякой всячиной, и стал рассматривать все, что попадалось на глаза. Пробыв в лавке почти четверть часа, я собирался было уходить, как молодой рыжий приказчик сказал мне:
— А не подойдет ли вам вот эта фигурка? дешево продам.
И он стал проворно разворачивать красную шелковую тряпку, в которую была завернута какая-то небольшая черная деревянная коробка.
Я открыл ее и с изумлением увидел в ней маленькую статуэтку из бронзы, изображающую сидящего Будду. На дне ящика лежали четыре свечи темно-коричневого цвета.
— Это мы купили после смерти одного китайца, — объяснял мне торговец.
Мне почему-то захотелось иметь этого божка, и я, сторговавшись, забрал ящичек и унес его домой.
Был седьмой час вечера. На улице моросил непрерывный дождь. Я благополучно добрался до дома, зажег лампу в кабинете и стал рассматривать свою покупку. Статуэтка оказалась очень древней, настолько древней, что бронза покрылась зеленоватой патиной. Я вымыл и отчистил от грязи статуэтку и поставил на угловой стол, и мне вдруг пришла странная идея — зажечь перед Буддой свечи, лежавшие в ящике. Вокруг Будды я зажег четыре коричневые свечи и стал вдобавок окуривать его оказавшейся у меня ароматной смолой. Свечи, к моему удивлению, не горели, а как-то странно тлели, распространяя тонкий и ароматный дым. Очень скоро вся комната наполнилась как бы голубовато-белым туманом…