— Зачем писаку в мой дом притащил, лесовик? — спросила бабушка, — у нас и так одни беды от них.
— Зря сердишься, старая, не все писатели нам беды приносят, — возразил лесовик.
— Незваный гость плохо, а нежеланный, хуже вдвойне, — произнес я, — простите, я пойду, пожалуй.
— Ладно, чего уж там, проходи, — сказала более дружелюбно бабушка.
Мы с лесовиком зашли в довольно таки просторную комнату. Я огляделся. В комнате все было прибрано и все сияло чистотой. Благоприятную обстановку создавал и запах травы богородицы, который я любил с детства.
— Угостить бы нас с гостем следовало, — сказал лесовик.
— Об этом я и без твоих подсказок сама соображу, — проворчала беззлобно старушка.
Она хлопнула в ладоши, открылись на стене створки, за которыми скрывалась печка. Бабушка что-то проговорила на незнакомом мне языке, а потом приказала печи испечь нам мясо, пару хлебцев и пирожков к чаю. Потом открылись другие дверцы, за которыми был пузатый самовар и разные чашки и блюдца. Прошло несколько минут, на столе появились и блинчики, и пирожки, и сковородка с мясом, и чистые тарелки с вилками и ножами.
— Опять лешего заставляла посуду чистить? — спросил лесовик, — смотри у меня. Вы так загоняли беднягу, что он совсем озорничать перестал. Если заболеет, всех накажу, кто его работать на себя заставлял.
— Не расходись, не расходись, больно мы тебя испугались. А с лешим ничего не случится, у него на все времени хватает.
— Не скажи, старая, последний он у нас в лесу остался. В соседнем лесу, говорят, трое молодых появились, схожу туда, может, уговорю одного к нам переселиться.
Я хоть и попытался отказаться от угощения, мало ли, из чего оно сварено, но меня почти силой усадили за стол.
— Да ты ешь, не бойся, все натуральное и ничем от вашего кушанья не отличается, — успокоил меня лесовик.
Я попробовал кабанье мясо. Оно было очень даже вкусным. Но особенно мне понравились пирожки с брусникой. Я таких пирожков в жизни еще не ел. Когда нам налили ароматного чая, заваренного на травах, началась у нас непринужденная беседа. Началась она, естественно, с осуждения нас, писателей, которые сказки пишут.
— Все беды у нас от писателей, — возмущался лесовик, — кто вас просил рассказывать всему миру, что смерть кощея в яйце, которое находится в утке, утка в ларце, а ларец на таком-то дереве болтается. И чего вы добились? Убили несчастного старика, дворец его разрушили.
Я попытался возразить, что он сам виноват был, что много зла от него людям было сделано.
— Какое зло? — закипятился лесовик, — девку украл и хотел жениться на ней? Разве это зло?
Лучше бы он не говорил этих слов. Тут уж не выдержала бабушка.
— Поделом ему, охальнику такому, — кричала она, — сам еле костьми гремел, а все туда же. Подавай ему девку молодую и красивую. Да еще жениться на ней захотел. Нашел бы старушку какую-нибудь скромную и работящую. Она бы ему блинчики пекла, спинку в бане парила, на ночь сказки рассказывала. И жил бы он еще не одну тысячу лет.
— И то верно, — поддержал я бабушку, — молодые девки всем нужны. И у людей из-за них драки случаются, до смертоубийства дело доходило. Сколько людей на дуэлях головы положили. Кощей тоже должен был знать, что за чужую жену отвечать придется.
— Ну, хорошо, оставим кощея, — смирился лесовик, — а ты за что в одной сказке придал смерти домовенка?
Была у меня действительно такая сказка, вспомнил я. Но не об убийстве домовенка шла там речь, а о печальной судьбе пожилых людей. Я подыскивал в уме слова, чтобы хоть как-то оправдаться. Но мне на помощь пришла хозяйка.
— Зря ты его винишь в смерти того домовенка, — проворчала она, — после этой сказки среди других домовых даже движение какое-то было организовано. Они помощь старым людям без обмана оказывать стали.
— А зачем он журавля в женщину превращал, а потом все опять назад вернул? Зачем, объясни? Какое страдание ты принес молодой девушке и журавлю.
— Ничего я не забыл, — оправдывался я, — мне хотелось пробудить любовь и жалость к детям сиротам у тех матерей, которые бросают их на произвол судьбы.