Наконец и на нашу улочку, в которую превратился суходольный раскоп, пришёл праздник! Дня за три до окончания работ на поверхности предматерика проявились очертания двух маленьких ямок диаметром сантиметров по десять. Материковых ям в Языкове очень много: очажные, хозяйственные, столбовые и т. д. Но у всех ям заполнение чёрного цвета, здесь же окраска была странноватая — розовая. Материк, напомню, — жёлтая глина, то есть оттенки близки между собой. Я даже подумал, не мерещится ли мне: может, глина чуть иного цвета? Тоненько срезал грунт лопатой: нет, округлый контур ямки виден чётко. Попросил свою однокурсницу Нину: мол, ты человек аккуратнейший, возьми ножичек и осторожно расчисти эти крохотульки, одну и другую. Нина несколько обиженно взялась за бесперспективную работу. Не успел я отвернуться, как взлетел в воздух её крик: “Янтарь!..”.
Надо сказать, слово это стало у нас за два сезона чуть ли не запрещённым. Дело в том, что в культурном слое время от времени попадались янтарные украшения. Это очень мелкие подвески, покрытые коркой и впитавшие в свою поверхность перегной. Они неотличимы от бесчисленной в слое мелкой гальки. Украшения опознавались только тогда, когда их задевала лопата. Сухой скрип рассыпающегося янтаря — и словно кровь брызнет из-под лопаты. На сотни мелких крупиц разлетается высохшее в суходольном грунте прекрасное древнее украшение. Едва ли две-три подвески из добрых двух десятков найденных удалось с грехом пополам собрать и установить их первоначальную форму. Девчонки плакали навзрыд над очередной безнадёжно испорченной неолитической подвеской. Им ли, модницам, не знать цену украшениям!
И вот крик: “Янтарь!”. На этот раз почему-то радостный. Нина бережно держит в пальцах, сложив их щепоткой, что-то миниатюрное и протягивает мне. Касаюсь предмета кисточкой, дую на поверхность... Пуговица! Линзовидная в сечении, с V-образным сверлением, как на Иловце. Пока рассматриваю её, Нина кричит: “Ещё одна! Ещё! Ещё!..”. “Спокойно, — говорю, — не создавай панику! Народ уже сбегается — затопчут”. Навели относительный порядок. Нина неторопливо, даже, как мне показалось, чуть переигрывая скрупулёзность (мол, звёздный час и потянуть не грех), стала извлекать из ямки пуговицы одну за другой, как фокусница. Малюсенькая ямка глубиной сантиметров восемь оказалась буквально битком набита ими. Нина тщательно зачистила стенки, скромно потупились. Все слова были здесь излишни. Пуговиц оказалось шестьдесят одна. Абсолютно стандартные, они подошли бы на современные мужские сорочки.
Рядом в это время взялась за препарирование второй ямки другая студентка. Её голос был уже более спокойным и величественным: “Слава, а эти пуговицы покрупнее”. Содержимое явки оказалось таким же: сорок пуговиц, стандартных по размерам, несколько крупнее первых (подошли бы к костюму).
Два клада за четверть часа! Теперь нам никакая верхневолжская керамика, которой так гордились на торфяном раскопе, нипочём. Утёрли мы им носы.
Практика закончилась, студенты уехали, а мы, человек восемь, задержались на день. Продлевать для всех практику Юрий Николаевич не имел права, а оставалось снять один пласт грунта на небольшом участке суходольного раскопа, который начали копать позднее других. Вчетвером, а потом вдвоём с моим другом Вадимом Смирновым, нынешним деканом истфака Тверского университета, скребли лопатами нижний горизонт культурного слоя. Он представлял собой плотный серо-коричневый суглинок, сильно отличающийся по coставу от верхних напластований.
Необычную толстостенную керамику из торфяного раскопа, с хорошим обжигом, накольчатым орнаментом и примесью шамота в тесте, я запомнил хорошо и надёжно, так что когда сам начал извлекать из неподатливого грунта довольно крупные ломти керамики, сердце ёкнуло: “Она!”. В этот момент на раскопе я был один. Лёгкие буквально распирало, голова кружилась... Мне хотелось поделиться открытием со всем миром, но рядом не было никого.
В лихорадочном темпе, но соблюдая технику зачисток и фиксируя находки на плане, я пошёл с лопатой по этим восхитительным четырём квадратам. Необычная керамика встречалась равномерно; ни льяловской, ни волосовской посуды не было. Слой однороден и по составу грунта, и по находкам, не нарушен поздними перекопами. Почти машинально отмечая находки, я лишь через какое-то время обратил внимание на особенность кремнёвых изделий: скребки и резцы изготовлены на правильных пластинах, тесло на отщепе с небольшой обработкой по контуру, нож на очень длинной пластине. Это же почти бутовский мезолит! Только ретуши на пластинах побольше и сами пластины помассивней, не столь миниатюрны, как на Бутовской стоянке.