Она услышала шум за спиной и повернулась, чтобы лицом к лицу встретить предательство. Меч Эвальда ледяным жалом пронзил ее сердце – она уже таяла, но все же неизбежно ощутила это. Опомнилась она уже в других местах, все еще сгибаясь от боли, перехватывающей дыхание.
Прошло немало времени, прежде чем Арафель снова поднялась, оправившись от железного яда и страданий, которые он приносил. Это было действительно опасно: она едва успела отступить вовремя, и даже теплые ветра несли с собой холодный запах железа. Она огляделась, но на прогалине уже не было ни людей, ни животных, лишь смятые поросли отмечали то место, где они только что были. Так он ушел со своим трофеем.
А мальчик… Арафель широкими шагами двинулась сквозь тени и полумрак, подгоняемая тревогой, пока не нашла его, израненного и потерявшегося, в самой чаще Элда.
– С тобой все в порядке? – безмятежно спросила она, скрывая свою тревогу, и опустилась на колени рядом с ним. Она боялась, что рана может оказаться серьезнее тех царапин, которые были видны, – так он сжался, обхватив свою арфу; но он лишь изумленно поднял к ней свое бледное лицо – так бесшумно она очутилась рядом с ним.
– Ты можешь оставаться здесь столько, сколько хочешь, – промолвила она с нотой такого одиночества, с каким свивают деревья свои годовые кольца. – Ты будешь играть для меня, – а когда он все же бросил на нее испуганный взгляд, она добавила: – Новый лес тебе не понравится. У них там нет слуха.
Возможно, она поспешила. Возможно, нужно было подождать. Возможно, люди действительно забыли, кто она такая. Но взгляд его говорил о желании рисковать, доверяя другому.
– Может, и так, – ответил он.
– Значит, ты примешь мое приглашение и останешься здесь. Поверь мне – я редко зову к себе.
– Как тебя зовут, госпожа?
– Какой ты меня видишь? Красива ли я?
Фиан поспешно потупился, и Арафель догадалась, что он не может сказать правду, не обидев ее. Она выдавила из себя смешок.
– Тогда называй меня Фокадан, – промолвила она. – Чертополох – это одно из моих имен, и в нем есть своя правда, ибо я груба и колюча. Боюсь, такой ты меня и видишь. Но все равно оставайся. Ты будешь играть для меня. – Это последнее было сказано с полной серьезностью.
– Хорошо. – Он еще крепче обнял арфу. – Но дальше этого места я не пойду с тобой. Пожалуйста, не проси меня. Я не хочу обнаружить утром, что за ночь прошли годы и весь мир постарел.
– Ладно. – Арафель уселась рядом с ним, обняв руками колени, и откинулась назад. – Значит, ты узнал меня. Но чем тебе могут помешать прошедшие годы? Чем тебе так мил твой возраст? Похоже, время не было так уж добро к тебе. Я думала, ты будешь только рад посмотреть, как оно проходит мимо.
– Я – человек, – промолвил он очень тихо. – И я служу своему королю. И это мое время, не так ли?
Это было так. Она не могла принудить его. Войти в иной мир можно, лишь пожелав того. Фиан не желал, значит, это был конец. Более того, теперь она ощущала глубокое горе в его сердце и холодный привкус железа.
Арафель все еще могла ускользнуть отсюда, махнув рукой на его упрямство. Она заплатила за него непомерную цену, и теперь ей стоило бы отступить и оправиться, даже если по человеческим меркам это займет годы. От арфиста веяло несчастьем. Он разбил все ее надежды. Она чувствовала смертность, и тлен, и слишком много человеческого.
Но она предпочла остаться и утопать в лунном свете, глядя на Фиана. Он прислонился к стволу векового дерева и тоже смотрел на нее, лишь изредка отводя глаза, привлеченный шорохом листьев, и снова возвращался к ней – средоточию всей древности леса, всех опасностей, грозящих куда как большему, чем сама жизнь. И наконец, несмотря на всю его осторожность, взгляд его начал замутняться, и шорохи овладели им и заворожили шепотом листьев и теплом спящего Элда.
V. Охотник
Фиан спал и проснулся лишь на рассвете, моргая и оглядываясь от страха, что деревья могли уже вырасти и умереть от старости, пока он спал. Лишь в самую последнюю очередь его взгляд остановился на Арафели, и она рассмеялась – эльфийским юмор в конечном счете мягок, хотя иногда он и оказывался жесток к людям. Она знала, как выглядит в дневном свете, вид ее был столь же суров, как и растение, именем которого она себя называла. Она казалась загорелой, худой и поджарой, облаченной в лоскутное одеяние из легкой серо-зеленой ткани, и лишь меч оставался прежним. Она сидела, заплетая волосы в серебряную косу, и улыбалась арфисту, который отвечал ей тревожным взглядом.
Вся земля потеплела этим утром. Тучи не застилали солнца в этот день, и оно проникало даже в чащу леса. Фиан протер глаза после сна и открыл свою суму, собираясь позавтракать.