— Удачи, — шепнул Иванов и снова закрыл глаза.
Зелёный прокурор — лето — освобождает многих, но они бегут в надежде на подножный корм. Или можно обосноваться возле дороги, грабя проезжающие машины. Мало кто думает добраться до Большой земли. Порой бегут только на лето — ближе к зиме возвращаются в какое-никакое, но тепло лагеря. Чтобы снова бежать весной, по приговору зелёного прокурора. На что надеялся Ринат осенью? На удачу — больше не на что.
Выждав час, Иванов сполз с нар, прихватив бушлат, и тихо вышел из барака. В чёрном небе подслеповато моргали звёзды, пытаясь разглядеть из космических глубин букашку-человека, вышедшего к ним. Иванов передёрнулся, замёрзнув, натянул бушлат, отошёл за угол и помочился. После направился к избушке Евсеича.
Десятник долго не открывал. Иванов терпеливо стучал в дверь, пока она не распахнулась, и тогда пришлось отступить, прикрывая глаза от слепящего света.
— Что? — больно ткнул Евсеич берданкой в грудь Иванову.
— Да так… — отозвался Иванов, потирая ушиб. — Напарник мой сбежал. А больше — ничего.
— Когда?
— Да вот только что. Бурки у меня спёр…
Десятник захлопнул дверь, потом что-то засвистело в избушке, зашелестело, сквозь шум Иванов разобрал евсеичеву ругань. Радио? Почему бы и нет? В избушке десятника вполне может стоять передатчик. Прислонившись к шершавой бревенчатой избе, Иванов терпеливо ждал. Наконец вышел десятник:
— Ты ещё здесь? А, сейчас. — Он пошарил в избушке. — На вот.
— Спасибо! — взял Иванов не глядя. Ушёл к ручью, там и развернул свёрток. Кусок хлеба, луковица. Сжевав всё, Иванов запил водой из ручья и пошёл досыпать.
Утро выдалось на редкость хмурое. Евсеич дал Иванову нового напарника — Володю Карпова. Иванов крутнул головой: ну надо же — десятник своего заместителя не пожалел.
— Слышь, Евсеич, кто хавчиком-то займётся? — спросил Леший, блатарь с синими наколками на кистях рук, на шее — да всё его тело, наверное, покрывали татуировки.
— Володя. Я его отпущу часика на три пораньше — ему должно хватить.
Карпов, детина с рыхлым телом, работал не ахти — Ринат и на больной ноге справлялся лучше. Иванов понял, что премии по-любому не увидеть. Постепенно он вошёл в ритм рыжего Володи — не утруждая себя, не напрягаясь, то насыпал камни в тачку, то неспешно катил её к бутаре. Лишь ближе к концу рабочего дня, когда Карпов ушёл, Иванов спохватился — как бы и хлеба не лишиться, — и начал ожесточённо работать за двоих.
Это помогло, во всяком случае, норму он выполнил.
После ужина Евсеич позвал его к себе. В избушку не пустил, разговаривали у двери. В свете заходящего солнца стёклышки очков отливали кровью.
— Я послал весточку о побеге, — сообщил десятник, прислонившись к косяку.
Иванов молчал.
— Знаешь, Иванов, никак не могу понять — кто ты есть? Ну вот татарин твой — по мародёрству попал. После первого же своего боя решил разжиться вещичками. Володя аппетиты умерить не мог — захапал больше, чем ему было позволено. Бахорин — бытовик. Жену забил до смерти ножкой от табуретки. А как сюда попал ты? Осторожный, слова лишнего не скажешь. Какая статья?
— Аса.
— Антисоветская агитация? И за что агитировал?
— Ни за что. Просто однажды заметил, что когда говорим о правителях, указываем куда-то наверх. Как будто они прилетают к нам с другой планеты.
— Правда? — оторвался Евсеич от косяка.
— Да. Другу сказал… Если судить по тому, что они с нами вытворяют… Так оно и есть: прилетают.
— Ха! А друг возьми и сообщи куда следует.
— Потом он женился на моей невесте.
— А-а, ну тогда всё ясно. Друг твой тоже инопланетянин?
Иванов отвёл взгляд в сторону.
— Знаешь, всё это, — обвёл десятник стволом берданки прииск, барак, Рогатый камень… — Всю эту мерзость устроили люди сами. Никаких инопланетян не потребовалось. Я даже больше скажу: когда инопланетяне очистят планету от заразы под названием «человечество», я буду только рад.
— А что потом?
— Потом? Заселят планету сами.
— Думаешь, они окажутся лучше?
— Куда уж хуже, — вздохнул Евсеич.
— Евсеич, а что мы копаем? Ведь не золото, да? Уран? Или что?
— Золото, — насмешливо взблеснули очки.
Иванов недоверчиво покачал головой.
— Не веришь — прими за сказку, — ответил Евсеич лагерной пословицей.
Следующий день прошёл нервно. Иванов заставлял Карпова работать быстрее, но тот флегматично сносил ругань и крики, не ускоряясь и не замедляясь, словно боясь потерять свой единственный и неповторимый ритм:
— Вот тебе не пофиг…
— Не пофиг! — огрызался Иванов. — Это ты без пайки не останешься, а мне ради неё работать надо!