Микеланджело встал, зажег еще одну свечу и, сев за стол, принялся писать своим четким, красивым почерком письмо. А человечек забегал по комнате, без конца тараторя и соображая, куда бы повесить картон. В конце концов он остановился перед своей постелью, стоявшей против постели Микеланджело, и, приложив картон к выбранному им месту на стене, воскликнул:
- Здесь, Микеланджело, здесь?
- Ну чего тебе надо? Ты не даешь мне ни минуты покоя... - вскипел Микеланджело, с раздраженьем ударив кулаком по столу.
- Не сердись, флорентиец! Я у тебя совета прошу...
- Вешай где хочешь, а еще лучше... продай!
Человечек оторопел.
- Ты что - с ума сошел? Продать вот это? Самое прекрасное из всего, что я имею? Как это взбрело тебе в голову? Ты мало молишься, Микеланджело, мало молишься, коли можешь так говорить. Продать это!
- Почему бы нет? Выдай это, скажем, за подлинный портрет святого Франциска, получишь много денег... а в Риме к таким вещам уже привыкли!
- Что ты говоришь! - возмутился человечек. - Совсем спятил?
- Одним мошенничеством больше или меньше... - с горечью возразил Микеланджело и снова опустил гусиное перо в чернила. - А теперь дай мне писать...
Человечек забарабанил молотком по гвоздям, прибивая картон. Но продолжал говорить в промежутках между ударами.
- Это ты во Флоренцию пишешь? Хозяину своему или полоумному этому, Савонароле? Про нас пишешь? Жалуешься?
Микеланджело с сердцем отбросил перо и, оттолкнув стул, пересел опять на сундук.
- Просто голова кругом!.. - воскликнул он, ероша руками волосы.
Человечек перестал стучать молотком и подошел к нему, глядя на него мягким, сочувствующим взглядом.
- Ты просто какой-то чудак, флорентиец! Чего ты теперь-то тревожишься? Это просто смешно! Быть в Риме - и тревожиться! Жить на Кампо-деи-Фьоре - и тревожиться! Быть гостем кардинала Риарио - и тревожиться!
- Гостем? - вне себя вскочил Микеланджело. - Какой я здесь гость? Вот эта дыра под самой крышей, это пренебреженье ко мне, это презрение, это гостеприимство? Так принимают художников римские кардиналы? Почему он не отпускает меня домой? Здесь я только зря трачу время, ни на что не нужный. Ты хоть его брадобрей, а я что? Флорентиец, человек из того города, откуда он вернулся, бледный, как смерть, не дослужив кровавую мессу Пацци, на что я ему? Может быть, я повинен в той смертельной бледности, которая останется у него до самой смерти?
У человечка от страха язык отнялся, он только прижал ухо к двери: не подслушивает ли кто? А Микеланджело продолжал кричать:
- Ты хоть брадобрей, а я и того нет, просто страшный безносый бродяга, флорентийский скиталец, понимаешь?.. А теперь еще и мошенник! Вот как он на меня смотрит, оттого и презирает, пренебрегает мной. Будь я шлюхой, мне б у него лучше жилось, а то - ваятель какой-то! А виноват я в этом обмане? Ни сном, ни духом. Меня самого одурачили... Я пошел на это, после того как Лоренцо Пополано мне сказал, что у вас в Риме обычно так делается... Я поверил, мне и в голову не приходило, что тут ведется фальшивая игра и со мной! И если уж кто здесь мошенник, так это как раз твой кардинал...
- Флорентиец! - воскликнул брадобрей Франческо, посинев от страха. Если бы кто-нибудь стоял за дверьми, ты больше никогда бы не вышел из ватиканского узилища. Опомнись!
Микеланджело плюнул и улегся на ложе.
- Мне все равно. Наверно, даже тюрьма не хуже этой жизни... Да мне и не впервой!..
Человечек подошел к нему, широко раскрыв глаза, стуча зубами, и сел в ногах постели.
- Ты... - начал он растерянно, - не ври... ты сидел в тюрьме?
- Да, сидел! - отрезал Микеланджело. - В Болонье. Разве ты не видишь по лицу, что я бродяга и мордобоец?
- Неправда... Неправда!.. - быстро закачал головой брадобрей. - Но в тюрьме в самом деле сидел?
- Говорю, сидел...
- Так ты... - продолжая качать головой, промолвил брадобрей, - значит, правда - мошенник?
- Может быть...
Микеланджело горько улыбнулся. Человечек всплеснул руками.
- Но, милый мой, ты еще так молод! Зачем это? Обмануть кардинала - куда ни шло. Но обманывать нашего кардинала Риарио! Это неправильно, это глупо, это великий грех!
- Но господь по доброте своей простит нам... сказал тогда этот паук...
- Кто? Что ты говоришь? Какой паук?
- Да этот... Пополано... - ответил Микеланджело, заложив руки за голову и глядя в потолок. - Лоренцо Пополано... мои добрые друзья - Аминта, и Никколо Макиавелли, и другие, потом патриций Торнабуони - отговаривали меня иметь дело с ним... но я не послушался, мне надо было работать, нужны были деньги, я не мог жить на счет домашних, отец и братья - все ждали, что я буду их кормить, дома была нужда, необходимо было получить заказ у Пополано этого... и он мне дал... Сан-Джованни, святой Иоанчик, голый, как Парис, покровитель нашего находящегося в опасности города, понимаешь, святой Иоанчик с любострастным выражением лица, покровитель города, на которого со всех сторон напирали враги. "Ничего языческого!" - так сказал мне Пополано и улыбнулся... Я понимал... Мне нужна была работа... Нужны были деньги, для дома... Тебе непонятно, но ты все-таки единственный человек в Риме, которому я могу сказать... Мне нужна работа! Античность, тайная любовь Медичи! И я сделал ему спящего купидона. Если б ты видел! Он заметался из угла в угол комнаты, как скорпион, не зная сразу, что сказать, дрожал от желания оставить статую себе, но боялся, дрожал от страха, ты пойми, только чтоб ничего языческого в городе Савонаролы, чтоб милосердный господь не покарал! Я не мог не смеяться, глядя на этого лицемера, который собирает сокровища только на небесах, печется о бедных, во время голода во Флоренции скупил все зерно Романьи и перепродавал его флорентийской бедноте по тройной цене, вот как он печется о бедных, вот как собирает сокровища на небесах. Он бегал из угла в угол, как скорпион, как паук, не зная, что делать со статуей, длинные, липкие пальцы его дрожали от восторга, когда он касался ее поверхности, когда гладил этого прекрасного спящего нагого купидона, и в то же время сердце у него падало от страха, как бы вдруг не вошли Савонароловы пьяньони, он бледнел, зеленел даже, засыпая меня цитатами из Писания и Савонароловых проповедей, и в то же время не знал, как быть со статуей, пока я не сказал ему прямо, что мне нужны деньги, хорошая сумма... Он позвал меня на другой день и объяснил мне свой план. Оставить у себя статую он не может, но деньги я получу. Дескать, он подумал насчет Рима. Но в Риме кардиналы покупают только античные статуи, найденные в земле, никто не станет покупать статую у какого-то Буонарроти из Флоренции! Поэтому надо ее на некоторое время закопать, измазать глиной, повредить немножко, а потом выдать за добытую раскопками... За нее хорошо заплатят. Я возражал, мне не хотелось идти на это, но он твердил, будто в Риме это дело обычное, будто половина кардинальских коллекций состоит из таких подделок, а потом говорит: "Коли мы ее закопаем, а потом откопаем, это будут раскопки или не раскопки?" И засмеялся, наверно, как когда кормил бедных хлебом из Романьи по тройной цене, - кормил бедных или не кормил бедных? И он, дескать, знает одного торговца, вора этого, Бальдассаре дель Миланезе, который поставляет откопанные статуи для Рима, так он будто уж продавал кардиналам такие вещи! И верит, что милосердный господь простит! Пришел вор Бальдассаре, торговец из Милана, осмотрел статую, потер руки и сказал, что никто не отличит. Мы ее закопали, потом откопали, - по ихнему выходило: раскопки. Купидон мой спал, не обращая внимания ни на Пополано, ни на Миланезе, и его продали в Рим, как выкопанную античную статую. Это было первое мошенничество в моей жизни! Поэтому я навлек на себя презренье кардинала, поэтому и ты называешь меня мошенником! Да разве я закопал статую? Я отдал ее пауку Пополано. А вор Бальдассаре заплатил мне за нее тридцать дукатов, - сказал, больше не дали!