- У меня не будет неоконченных произведений!.. - побледнел Микеланджело.
- Будут! - воскликнул Сангалло в сердцах. - И все художники будут указывать на тебя пальцами, смеяться над тобой и над теми, кто принимал тебя всерьез, будут говорить: "Вот дураки, которые ему верили!.. Микеланджело, никогда ничего не завершающий, годами делающий одну статую, чтоб у него потом не осталось от нее даже модели..."
Микеланджело, с пепельно-серым лицом, сжал руки:
- Никто не имеет права так обо мне говорить!..
- Будут так говорить! - пропыхтел Сангалло. - Будут так говорить, да еще назовут мошенником. Да ты вообще понимаешь, что это такое - двадцать семь статуй? Отдавал себе отчет, подписывая договор, что это значит создать их на самом деле? Задавался таким вопросом? Несчастный тот человек, который никогда им не задавался. Рассчитываешь чего-то добиться ложью? Самообманом? Мошенничеством? Ловкостью рук? Подделкой? Двадцать семь статуй! Верю, что ты их начнешь, но - начнешь, и только! И никогда не закончишь, никогда! А это величайший позор для художника - начинать, все время только начинать, все время что-то новое - и ничего не кончать, великая неспособность достроить здание, и таким ты будешь - на посмешище всем!
- Маэстро Джулиано... - с трудом произнес Микеланджело, - мне надо... я не виноват, что такой... но мне надо иметь перед собой всегда либо сверхчеловеческую задачу, либо никакой...
- Но пойми же! - закричал Сангалло, ломая ему руки выше локтей. Двадцать семь статуй - это может быть сверхчеловеческой задачей и для ремесленника, и для каменотеса, а ты сделай пусть только одну, в которую ты вложишь все свое лучшее, которая тоже была бы для тебя сверхчеловеческой задачей. Откажись от этих договоров, Микеланджело, откажись! Поверь мне, я старый, опытный человек, всегда хотел тебе добра и сейчас хочу добра... И что только толкнуло тебя на такое безумие?
- Тень... - промолвил Микеланджело.
Сангалло поглядел на него с недоумением.
- Тень... - повторил Микеланджело глухим голосом. - Когда-нибудь я расскажу тебе об этом подробней, маэстро Джулиано, а сейчас еще не могу. Но некоторое время тому назад ко мне пришла тень, которой я с детских лет боялся... Понимаешь, это был величайший ужас моего детства... Еще ребенком я со страхом ждал, как бы она не появилась на самом деле... не только в виде тени... Я лежал, закинув руки за голову, глядел во тьму между стропилами над собой, на чердаке, где я спал, и вдруг это появлялось, вставало в углу мансарды, большое, черное, бесформенное... медленно ползло к моей постели, на которой я метался, лепеча слова молитв, - страшно было не то, что оно вдруг бросится на меня, ко мне на постель, а в этом медленном подползанье... Вот оно уже возле меня... расплывшееся, разросшееся, огромное... Да, так было с самого детства... Я чувствовал еще ребенком, что она когда-нибудь придет... и в часовне Санта-Мария-дель-Кармине, во время копированья фресок в пустом храме, я этого боялся... Все были связаны одними неразрешимыми узами тьмы... Я так читал... И вот он пришел... пришел и проклял меня богами своими... Нет, я не брежу, маэстро Джулиано... он в самом деле был у меня ночью, неотступный, неотвязный, искушающий... и в то же время печальный, как только дьявол умеет быть печальным... "Что такое истина?" - спрашивал он меня с горькой улыбкой... И еще говорил: "Мы два отшельника, Микеланджело, как бы мы могли понять друг друга!.." Так умеет говорить только дьявол-отшельник... И много другого говорил еще об искусстве, о нашем времени, о тайнах, о жизни, о красоте и улыбке мгновений... Призрак, черный призрак у ворот ночи... был у меня... Я запретил ему, только когда он повел речь о моей смерти... Довольно того, что он наговорил мне перед тем... И он прибавил: "Хотелось бы мне поговорить с тобой, когда тебе тоже будет пятьдесят лет!.." Что же он - верит или знает, что я тоже когда-нибудь ослабну?.. Неужели я никогда от него не избавлюсь? Да, я знаю, он придет еще... на самом деле придет, когда и я буду старик и надо будет подводить итоги... Придет и потом... я знаю... Ничто не нарушало глубокой ночной тишины, среди которой мы сидели друг против друга - безнадежность, страшная, отчаянная безнадежность, мертвые омуты загадочных вод в незнакомых краях, соблазняющие золотой и голубой поверхностью, - голос морока, голос темнот, который я слышал в страшные ночи свои еще ребенком, еще мальчиком... "Я вижу тебя всегда, - говорит голос, - вижу тебя всегда, и не скрыться тебе от меня и при дневном свете, вижу тебя и в полдневном солнечном сиянье, и в полночь, не скрыться тебе от меня, придет день - ты узнаешь меня до конца..." Была ночь, я услыхал тихие удары ладонью в мою дверь... сказал себе: "Разве я отмечен?.." - и открыл... Он вошел, закутанный в длинный черный плащ, как сама ночь... Бежать было некуда... Он долго говорил о жизни и искусстве, печальный, тоскующий, тихий, страшной отчаянной безысходностью веяло от каждого его усталого движения, от его печальных, чужих рук... таких худых и надушенных... говорил о тайнах, о мертвых пещерах с серным пламенем... передо мной появились глубокие тихие омуты, только броситься в них, изнемочь, отказаться от всего, сладко утонуть, оставить эту кровавую борьбу, заснуть в этих волнах... он говорил тихо, словно засыпая... Все выходит из одной точки, и все в нее возвращается... Существует великое единство судеб и чисел... чистая пифагорейская жизнь без женщин, без страстей... Он был тягостней тьмы... И движенья его изнемогали, словно он был связан узами тьмы... Он говорил... нет разницы между добром и злом... между верой в бога и науками язычников... все выходит из единого и возвращается в единое... Христос-Люцифер... это было страшно... немыслимая, невообразимая жизнь... Лучше сразу покончить с собой, чем жить под бременем такого познанья... Тень...