- Нет, - прошептал он, - не эту...
По римской дороге мчался во весь дух к воротам Флоренции покрытый пылью и потом гонец. Но еще было далеко.
- Помнишь, мой Анджело, - прошептал Медичи, - как мы с тобой мальчиками начали вместе читать тексты у Аргиропулоса Византийского? Мне хотелось бы услышать сейчас один из них, знаешь, тот!..
Полициано понял и взял другую книгу. Ну да, да, где мудрая Диотима беседует с Сократом о бессмертии.
- Не ищи, - продолжал князь слабым голосом. - Ты можешь наизусть. Знаешь - у Софокла? Помнишь, - "Эдип в Колоне"? Это прекрасный хор: "Кто жаждет..." Прочти мне это...
Апрельское солнце. Оно мечет фейерверк своих лучей на кусты, которые мучительно жаждут его и дрожат от желания. Окрестность приобрела ослепительную гамму красок, как на миниатюрах в старинных сборниках антифонов, с преобладанием голубца и золота. Окна открыты. Бронзой гремит эллинская речь в полном солнца зале.
Тот, кто жаждет свой век продлить,
Мерой дней не довольствуясь,
Говорю не колеблясь, - тот
Не лишен ли рассудка?
Что нам долгие дни! Они
Больше к нам приведут с собой
Мук и скорби, чем радостей.
Если пережил ты свой век.
Позабудь наслаждения!
Срок придет, и всех сравняет
Лишь раздастся зов Аида
Песен, плясок, игр чужда,
Смерть - всему окончанье.
Голосом, горьким от слез, Полициано в тягостной тишине продолжал декламировать стихи антистрофы:
...Так, лишь юность уйдет, с собой
Время легких умчав безумств,
Мук каких не познаешь ты,
Злоключений и горестей 1.
1 Софокл. Эдип в Колоне, стихи 1262-1272 и 1279-1282.
У него сорвался голос. Философ закрыл лицо руками и умолк. Заговорил Лоренцо:
- Знаешь, Анджело, я не жалею ни о чем из того, что сделал... Часто приходилось разрушать даже папские замыслы, когда тиароносец воевал ради интересов рода и в ущерб церкви; я узнал много такого, о чем буду молчать даже перед престолом божьим, - пускай другие жалуются. Я боролся за мир даже против пап, ты знаешь, - Джироламо Риарио! И другие! А что из этого вышло? Теперь Иннокентий... тоже, говорят, уже при смерти! И кандидатов на его место двое: кардинал Джулиано делла Ровере - от него спаси бог Флоренцию, и кардинал Родриго Борджа - от него спаси бог церковь...
Он говорил так тихо, что Полициано пришлось к нему наклониться, чтоб разобрать.
- Нет, право, не жалею... Только об одном! Это была самая крупная моя ошибка, но и самое большое горе... Единственный промах - и так дорого пришлось мне за него заплатить!
- Приглашенье... Савонаролы? - прошептал Полициано. - Вот видишь, я тебя предостерегал тогда... удерживал...
- Нет... - с трудом промолвил Лоренцо. - Не то. Об этом я не жалею. Савонарола - великий человек, и он был нужен, утверждаю даже теперь, когда он повел наступление на меня. В лице фра Джироламо восстала сила, которая должна была прийти, я только ждал, когда уляжется первая ее волна. Фра Джироламо и я - оба мы боролись за чистоту церкви, против симонии пап, о которой идет молва по всей Европе, - каждый на свой лад... Если бы мы помирились, от этого произошло бы много добра... Но он и во мне видел врага, платоника. И против меня пошел. Но как я боролся с ним? Я мог бы добиться от папы, чтоб тот посадил его в римскую тюрьму. А вместо этого я позвал его сюда, под свою охрану. Мог потом выслать его из города. А вместо этого осыпал его самого и монастырь подарками и пожертвованиями. Мог добиться от генерала ордена, отца Турриано, запрещения его проповедей, а вместо этого настоял на его назначении приором, а потом представителем ордена доминиканцев от Тосканской провинции. Вот как я боролся с ним. Я ни разу не сделал ему ничего плохого, хотя мог. А теперь еще одно... Позвал его к себе...
- Ты... позвал Савонаролу... сюда... в Карреджи?.. - пролепетал в изумлении Полициано.
- Да... а почему бы нет? Он призывал на меня кары господни, называл меня язычником. А я позвал его затем, чтоб он дал мне благословение.
- Лоренцо... несоответствие сущего... ты помнишь? Еще раз предостерегаю тебя... Ты говорил, что над каждой твоей трагической минутой, над каждым твоим судьбоносным мгновением всегда появляется какая-нибудь плоская острота, грубая шутка, насмешка, - помнишь тогда Фичинов смех? А потом Скарлаттинов лай и всякое другое... Я тебя всегда предостерегал... говорил: "А не кажется тебе, что ты часто устраиваешь это сам?"
- ...чтоб он дал мне благословение, - повторил Лоренцо. - Ради двойной пользы. Во-первых, я предстану перед богом с этим благословением, а кто знает, что скрыто в презираемом фра Джироламо. И, во-вторых, - для семьи, понимаешь, для нашего рода... понимаешь, для Пьера. Великая моя забота Пьер! Пускай узнают во Флоренции, что Савонарола помирился с Медичи... даже если будут говорить, что Маньифико на смертном одре унизился перед Савонаролой, - да, пускай говорят повсюду, - понимаешь, это для Пьера! Савонарола теперь в силе, и Савонарола благословляет своими руками. Кого благословляют, тому желают добра, того прощают, на того призывают милость божию. Пускай об этом говорят во Флоренции, это важно для Пьера - понимаешь?
Он умолк, изнеможенный. В голосе его было столько печали, тоски и тревоги, что стесненное Полицианово сердце стало новой плавильней боли.
По римской дороге мчал во весь дух к воротам Флоренции покрытый пылью и потом гонец. Но было еще далеко.
В сенях послышался шум и шепот многих голосов. Приехала Кларисса Орсини и сноха Альфонсина Орсини, урожденные римские княжны, приехали мальчики Джулио и Джулиано, пришла вся Платоновская академия в полном составе, старенький маэстро Бертольдо, ничего не видя от слез, пришел, пошатываясь, поддерживаемый учениками, среди которых был Микеланджело; Бернардо Довицци Биббиена, невыспавшийся, но бодрый и важный, оживленно беседовал с Пьером. Появился гонфалоньер республики Кристофоро Ландини, появились представители Совета пятисот и Синьории. Все теснилось в сенях, все ждало, когда правитель позовет проститься. Полициано слышал этот глухой гул. Для их беседы вдвоем оставался лишь малый срок. Он наклонился к Лоренцо, так что лица их соприкоснулись.