Иду к кабинету. Злая, как черт. А в голове эхом из прошлого совсем другой разговор.
– Ма-ам? Я пришла! – скидываю кеды. Шаг, поворот на носочках, ещё шаг. Вот и зеркало! Подмигиваю своему отражению и запускаю пальцы в растрепанные пряди мятного цвета.
– Марина! Это ещё что? – мама замирает в дверном проёме.
– Хватит с меня костюмов, блузок и прочего! Свобода!
Кружусь, взмахивая многослойным подолом юбки цвета морской волны.
– Господи, о чем ты только думала? В шестнадцать мы пережили чёрный с ног до головы, пирсинг и ботинки весом в килограмм каждый, но теперь? Ты же учитель!
– Ну и что? Я в отпуске, мам, – радость разбивается о её тон, сползает с меня, как старая краска.
– Но ты не в вакууме живёшь! Встретишь учеников, их родителей, коллег… Какой скандал будет! Работу потерять захотела?
Как мы с ней тогда поругались!
Через год мамы не стало. Рак беспощаден, изгрыз её за несколько месяцев. А я… До сих пор чувствую обиду на мать. Даже теперь, когда её нет.
Железная Владислава Петровна с мамой бы согласилась. Учитель не должен выделяться. Об этом ещё Чехов писал: как бы чего не вышло!
В триста седьмом тишина. Вязкая, неестественная. Мотька успел ребятам рассказать о стычке с завучем. Сидит на последней парте, смотрит инопланетным волчонком.
Вздыхаю. Никакого желания начинать урок с изюминкой нет.
– Открываем тетради, мои хорошие. Записываем число.
Строгая зелёная доска задумчиво наблюдает за завозившимся классом.
***
Перемена – маленькая жизнь. В коридоре не столько тесно, сколько громко. Стайки детей кочуют от кабинета к кабинету, тараторят так, словно это последний шанс наговориться. Мелькают усыпанные значками рюкзаки да голые лодыжки.
А за высокими окнами – ноябрьская метель. Тоже куда-то спешит, не угомонится.
Взгляд цепляется за подвижную девочку в толпе семиклассников. Анфиска! Она не то что висок выбрила – треть головы. Интересно, в этом тоже меня обвинят?
Развить эту мысль мне дает ураган по имени Никита: он прорывается сквозь группу семиклашек и едва не налетает на меня.
– Коротков! А ну вернись! – успеваю крикнуть вдогонку. Ник тормозит.
– А я-то че, Марин-Николавна? – разводит руками, дурачок. Мне смешно, но важно сдержать улыбку.
– Убиться хочешь? Или меня зашибить? Удобная позиция: нет учителя – нет контрольной.
–А че? Я ж не задел даже: лавирую, как гонщик.
– Давай сбавим скорость, не… – ирония застревает в горле: толстовка, с ярким принятом. Этого достаточно, чтобы обратить меня в Горгону. – Почему не в форме?
– Да я-то че, я сниму… А вы лучше на носки Мотьки гляньте, закачаетесь!
– Носки? И что с ними не так? – над бровью включается боль, словно кто-то упорно давит на неработающую кнопку.
– Не-не, сами смотрите! Я ничё не говорил.
Вот поросята! Стулья подняты не все, на доске дурацкие сердечки. Хватаю тряпку. Черт! Несколько кусочков мела падает на пол… Не растоптать бы. Зло смахиваю белые линии, нагибаюсь.
– Здравствуй, Мариночка, – с перепугу больно ударяюсь локтем о железный желобок. Оставшиеся мелки рассыпаются по полу.
Черт! Черт! Черт!
На приветствие отвечаю невнятным бурчанием.
Инга Геннадьевна, устроившаяся на последней парте с тетрадями, конечно, не виновата. Это мне пора нервы лечить.
– Тебя Владислава Петровна просила зайти, – добавляет она.
– Видимо, чтобы лекцию мне прочитать. О носках.
– О носках? – от тетрадей Инга Геннадьевна взгляда не отрывает. Только подведенные черным брови вопросительно изгибаются.
– О не соответствующих форме носках, – успокоиться не получается. Набрасываюсь на стол. Давно пора разгрести эту гору макулатуры: раздаточный материал, документы, какие-то записочки… – У Матвея новая форма протеста: вчера носки с Гомером (Симсоном, конечно), сегодня с логотипом виски. Увидит Владислава Петровна – опять скандал выйдет. Ой, легче выкинуть все эти бумажки, чем разобрать!
Инга Геннадьевна усмехается и перечеркивает что-то в лежащей перед ней тетради. Вот кого вряд ли дергают из-за подобных вопросов: спокойная, всегда в платьях да при мэйкапе, и дети с ней не спорят никогда.
– Самой от себя мерзко! – сажусь. Ладонь прижимаю ко лбу: боль над бровью все не утихает. Потом привычно ерошу ежик над левым ухом: тут я позиций не сдала, прическа та же. – Меня не носки учеников должны волновать, а знания!
– Послушай, – Инга Геннадьевна закрывает последнюю тетрадь и выпрямляется. – Школьная форма – это всего лишь требование. Не мы придумали – не нам менять.
– Да, но я то почему должна цербером за детьми из-за этой формы бегать? Владислава Петровна как помешалась на этом вопросе… Нашла причину! Дети требования не исполняют, а виновата моя прическа!