Александра послушно заняла веленное место. Сев, она держала спину ровно. Этим, как известно, человек подсознательно показывает, насколько неудобно ему находиться в данном окружении. Мужчина был проницателен, знал язык тела получше, чем алфавит. Ему был знаком этот сигнал, но равно хорошо он и понимал, что не должен помогать новоиспеченной коллеге обосноваться. Не пожав даже руки. Она должна сама добиться того, чтобы не чувствовать себя лишней. Расположение остальных не так важно — первоначальным есть ощущения собственно человека. Потому Гибсон, закинув ногу на ногу «четверкой», отвернулся от девушки. Преследуя, не сомневайтесь в этом, крайне благие намерения.
Риэ, впрочем, не видела сего жеста. Её откровенно смущал агент Гибсон. Смущение было вызвано скорее тем, что агент был лет на двадцать старше, но невозможно исключить и ту жалкую долю иного. В сочетании с исключительными манерами, физическая привлекательность, разом с безупречной одеждой, приятным голосом — всем — делало в глазах девушки его образ идеальным. Плюс ко всему, сдержанность особенно красила его. В сумме обе черты — возраст и привлекательность — значительно повлияли на девушку. Неловкость, окутавшая ее, никогда бы не уступила привыканию — столь неприятная особенность молодой натуры, полной энергии и деятельности, активности и желания.
«Насколько же трудно мне придется ужиться с этим коллегой.» — Мысль невольно промелькнула в сознании Риэ. Агент украдкой посмотрела на Ричарда.
Тот отстраненно сидел на дальнем краю диванчика, расслабленный но серьезный. За все это время, на его лице не проскользнула и тень улыбки.
Более того, психологический барьер между двумя был очевиден. И если девушка пыталась найти в нем щель, консервативный Рик точно знал, что ей не удастся это сделать. Еще с первых минут, как Алекс вошла в кабинет, мужчина понял, что его с нею ничего, кроме работы, не свяжет.
«Хотя, кто знает. Предвзятое отношение не исключено. Но кто ли говорил, что первое впечатление есть самым правильным?»
— Итак, агент Гибсон, агент Риэ будет помогать вам вести это расследование. Насколько я помню, вы уже ознакомились с делом, — Диксон заявил утвердительно. Не понятно, утверждал ли он о Ричарде.
— Я был ознакомлен, — возглавляющий отделом кивнул, — мне вы же папку и передали.
— Отлично. Вам, Гибсон, и предстоит ввести в курс вашей будущей работы мадам Риэ. — Любезная улыбка появилась на лице Карра. Он, хоть и не был профайлером, мог различить и смущение, и скованность. Если Ричард никак не изменил своего поведения — странно было бы наблюдать с его стороны знаки внимания, так как дикая,выдержанная скромность не давала никогда его характеру протиснуться сквозь клетку, — то Александра, определенно, была пленена обаятельностью мужчины. И хоть последний не считал себя обаятельным вовсе, стоит признать, что черты лица позволяли назвать его красивым.
Серьезность во многом определяла внешность Ричарда. Сведенные брови — заметные морщины на лбу; отсутствие манеры улыбаться — резкий огонек в серых глазах. Углы нижней челюсти не разрешили бы назвать ее квадратной, ибо были они выгодно сглажены. Подбородок так же был необычно аккуратен. Агент никогда не отпускал щетину — считал, что это признак пренебрежения. Скулы едва заметно выделялись, можно сказать, их было видно лишь по причине впалых щек. Особой худобой мужчина, несмотря на это, не обладал — он, скорее, был подтянут, что с усмотрением на без одного года пятидесятилетний возраст было завидным. Кстати, отсутствие залысины на лбу, в его-то возрасте, обнаружилось выгодным моментом генетики американца. Да и неимение седых волос тоже. Прямой нос и тонкая линия бледных губ лишь подчеркивали выгодно его строгость. Впрочем, когда Рик переставал хмуриться, от морщин на лбу оставались лишь памятные бороздки, взгляд мгновенно теплел.
Возможно, зная, насколько отталкивающим может быть каменное лицо, не пораженное и легким подергиванием губ, Гибсон и предполагал, что привлекательным быть не может. Хуже есть то, что сдержанность и крайняя тактичность отразились на поведении агента, а не только на выражении лица. Иными словами, лед коснулся и его внутреннего мира. Нет, он сохранил чувства, эмоции не были ему чужды, сердце его было столь жарким. Но тяжелая цепь этого порока — серьезности — крепко их обвила. Так, и по внутреннему миру, который откроется любому незнакомцу, Гибсона легко судят как грубого прагматика. Обозначилось ли это на внешности, или же наоборот — напускная, поначалу, серьезность воспитала сию неприятную черточку?