— Учитель, — поправил Даниэль. — Я просил вас, уважаемый Дебит, из ваших упустить вовсе рясу. Я не обедню служу, молодой человек, а преподаю.
— Прошу простить.
— Чего вы хотели?
— Учитель, раз уж мы ненадолго остановились в нашем изучении основ анатомии и, кажется, в близлежащем будущем не начнем зашлифовывать обрывы нашего незнания, не были бы вы столь великодушны, чтобы избавить нас от созидания сих серых каменных стен?
— И что же вы, Дебит, предлагаете мне сделать?
— Неужели мои пояснения не ясны?
— Это невежливо, молодой человек, отвечать вопросом на вопрос. Вы не отвертитесь. Вы начали этот разговор, потому я вынужден настаивать на его содержательности. — Абсолютно ровный тон, повелительный голос. Пожалуй, он не слишком подходит священнику. Исходит из этого мысль: как же господину Д'Оберу улыбнулось стать архиепископом? Ведь одним благоговением и страхом этот сан не достать.
— Позвольте, учитель. Не могли бы вы отпустить нас всех с занятия? — Дебит не терял надежд пробиться сквозь лед. Хоть и понимал, что идея провальна. Ведь священник был донельзя anxius, что в переводе с латыни описывает человека, который уделяет большое внимание деталям, человека непогрешимой точности. Но среди школяров бытовало мнение, что он просто выживший из ума старик.
— Могу ли я услышать причину? Ведь вы, вероятно, не так доподлинно понимаете, за чем вы пришли сюда.
— Учитель, я это понимаю довольно неплохо. День сегодня не слишком способствует продуктивной работе. — Студент знал, что умаслить отца нелегко. Он своевольный. Если Д'Обер решил, что сидеть им за партами, то ничто на свете не заставит его изменить мнение. Тем не менее, Дебит полуулыбнулся. Он попытался придать лицу непринужденный вид.
— И что бы это могло значить, уважаемый Дебит?
— Вы ведь молчите, учитель. А мы, даю вам слово, не покладая рук будем работать и за пределами Университета.
— То есть, вы изъявите нежелание заниматься сегодня? — Даниэль пытливым взглядом обвел сидящих. Он заранее знал ответ.
— Все верно, мэтр.
— Что ж, — взгляд учителя прошелся обратно, и еще раз, по накатанной. Аудитория хранила гробовое молчание. Даже Дебит затих, выжидая ответа. Судя по легкой насмешке в его глазах, весь этот разговор был направлен скорее на доставление неудобств Д'Оберу. Ведь в душе каждый студент понимал, что суровый отец не отпустит их.
Раз, и это оставило неизгладимый отпечаток на их памяти, он заставил их просидеть девять часов в закрытом кабинете. Для пущего эффекта, Даниэль завесил тяжелыми портьерами окна и закрыл их решетками. И все то из-за дерзости Л’Нуара, который позволил себе нелестно выразиться в сторону преподавателя. Хоть священник и не злопамятный, к тому же, он есть последней личностью, о которой подумаешь как о мстительной, в тот день его задело колкое слово. И он выбрал прагматичный и жесткий способ осадить школяров. Девять часов в темноте, без еды и воды. И за это Д'Обер не был выговорен. Его решение не пестрило гуманностью, признаю, но оно было оправдано результатом. С тех пор никто не позволял себе неуважения в его адрес, никто с пренебрежением не пикнул ничего .
И Дебит рискнул вновь оставить группу в заточении. Лишь постепенно перебирая в голове все pro и contra, он дошел умом до этого. Но невозможно уже было откатить. Оставалось лишь следить за учителем, ждать его изречения. Впрочем, недолго студент-медики влачились в неведении:
— Что ж, — еще раз проговорил священник, словно намеренно оттягивая приговор. Он-то прекрасно знал, как сильно трепещут их души. Он научился это видеть по глазам, по мельчайшим проявлениям эмоций. Ему доставляло удовольствие смотреть за тем, как изводят себя его подопечные. Он отдавал себе отчет в том, что каждый из присутствующих боится его, как грешник — судного дня.
Мужчина опустил голову. В сознании его боролись два существа: одно из них желало удалиться, покинуть эти стены и мерно пройтись по паперти его собора, а другое — не отдать поводья школярам. Ведь они, как строптивые лошади, будут срываться на галлоп, закидывать и свечить, лишь почувствовав каплю воли. Неуклонность вступила в схватку с податливостью. Впрочем, кто знает, может, не столько паперть тянула его прочь, сколько дума о его умиротворенном уголке в одном из мансардных помещений собора.
— Если вы так решили, господа, не смею вас задерживать. Уходите, пожалуйста, — отец поднял наконец голову и с уверенностью произнес фразу. И если мгновение назад его вид был растерянным, то сейчас высокомерность и важность возобладали.
Но никто из школяров не сдвинулся с места. Даже Дебит.