Только было это давно, и войны не было, может, смерть тогда и любила послушать музыку. А в войну смерть глухая. И музыканты своею игрой только того добились, что вздернули их на одной акации и инструментов не попортили, а повесили вместе с ними. Гармониста с гармонью, скрипача со скрипкой, барабанщика с барабаном на животе, и так всех. А какой-то еще их сфотографировал, а другой прошил очередью барабан.
Вел мужик корову к быку, тоже повесили. Другой, дурак, вышел из хаты, любопытно ему было на немцев поглядеть. Может, его бы и не тронули, потому что он во дворе стоял, только макушка торчала из-за плетня. Но, видать, захотелось ему им понравиться, он возьми да сними с головы шапку и поклонился. И до того понравился, что они его повесили. А еще одного спросили, где солтыс[14] живет. А он не понял и стал головой мотать, руками разводить, не понимает, мол. Да и как он мог понять, когда наша речь из земли, а ихняя из железа, а земля железо никогда не поймет. Ну и его тоже вздернули.
Еще повесили ясеньского помещика, из той усадьбы, откуда забрали веревки у коров. Его, правда, на воротах, не на акации. Было в усадьбе трое ворот, двое обыкновенные, поплоше, на каждый день, а третьи, как говорится, для больших праздников. Те двое со стороны деревни, а третьи глядели на ту самую, обсаженную акациями дорогу, и вела к ним длинная липовая аллея, по которой въезжали прямо во двор, к дворцу. Обычно они стояли запертые, и открывали их только по торжественным случаям, когда балы устраивали или какой-нибудь важный гость приезжал. Даже помещик с помещицей в костел по воскресеньям ездили через боковые ворота. А вот когда помещикова дочка Клементина возвращалась на каникулы из города домой, парадные ворота с раннего утра стояли распахнутые настежь. И мальчишки из усадьбы, и деревенская ребятня залезали на придорожные деревья и высматривали, не показалась ли вдалеке коляска с барышней. Получали за это по двадцать грошей. А когда коляска показывалась, передавали весть с дерева на дерево, по всем этим акациям, липам до ворот и дальше, через парк, во дворец: едет. Кто живой, все выходили из дворца — не говоря уж о помещике, помещице, кузенах, но и лакеи, горничные, кухарки, повара. А когда коляска въезжала во двор, не давали барышне самой вылезти, а срывали ее, будто цветок, с сиденья и ставили на ступеньки перед матерью с отцом. А барышня, счастливая, всем улыбалась, со всеми щебетала и некоторым из слуг бросалась на шею, иной раз шляпка слетала у ней с головы и катилась вниз по ступеням. И все кидались эту шляпку ловить. Бывало, обед подгорал, но никого не ругали: это же из-за барышни.
Начали они барабанить, колотить прикладами в эти ворота. Прибежал сперва кто-то из слуг, но у него не было ключа — выстрелили, убили. Потом прибежал помещик с ключом, но чего-то там в замке заело, он пробовал, пробовал, и так, и сяк, ничего. Наконец кое-как открыл. Но немцы страшно обозлились, что пришлось долго ждать, и за это помещика повесили. Хотя разве его была вина, что ворота не хотели открываться? С тех пор как война началась, их не открывали. Барышня совсем вернулась с ученья и сидела дома, то есть во дворце. А если кто важный приезжал, то потихоньку и через боковые ворота. Поэтому, видно, парадные так заржавели, что не могли повернуться в петлях и скрипели. Ироды эти аж уши затыкали и топали об землю ногами. Люди говорили, господь бог пытался им воспротивиться так. Но хоть он и господь бог, а что мог сделать, когда они, наверное, на двадцати машинах приехали и все вооруженные до зубов.
Ворота, кстати, посейчас стоят, только в чистом поле и никуда не ведут. Потому что от усадьбы, когда после войны делили господскую землю, даже ограды не осталось. Парк люди вырубили на дрова, на постройку домов. Как и липовую аллею, что вела к воротам. Дворец разобрали до самого фундамента. И теперь здесь такие же поля, как везде. Куда ни глянь, рожь, пшеница, клевер, ячмень, картошка, свекла, морковь. И ворота посреди этих полей, словно их затем лишь поставили, чтоб не так ровно кругом было. Два высоких столба, соединенные вверху полукруглой аркой, с которой раньше свисал на кованой цепи фонарь. На этом-то фонаре и повесили помещика. Сами ворота тоже были целиком выкованы из железа и увиты лилиями, винными лозами, вьюнками. Двое мужиков всегда их тянули, один бы не справился. И с тех пор ворота навечно закрытые. Потому что, когда тело помещика сняли, кто-то их снова запер, а ключ пропал.