Я вышел на дорогу. Думал, сейчас измолочу палками мальцевский ясень, может, хоть он мне что скажет. Черт подери! Надо, видать, от хаты к хате. Только в какую сторону сперва? К магазину? Или лучше в сторону мельницы? Нет, к магазину. В сторону мельницы. К магазину. В сторону мельницы. Будто у дороги сто сторон. Зашел к Бонку. Не видели. К Суйке. Не видели. К Собочинскому. Там никого, хата заперта на замок. Подивился я: сами в поле, а дверь на замок? Прежде никто не запирал. Верно, сейчас без этого нельзя. У Мадея кричу, зову, Валек! Валек! С тех пор как он новый дом построил, нужно по ступенькам взбираться, а тут по ровному месту едва ковыляешь. Вроде занавеска шевельнулась в окне, а может, это у меня уже в глазах рябит.
С неба зной лился, снизу припекала земля. Я ее чувствовал не только в ногах, в палках, но и аж где-то под ребрами. Поясница разламывалась. Раньше я знать не знал, что такое поясница. Мог невесть сколько перетаскать, набегаться — и ничего. Надо бы хоть минутку передохнуть.
— Здравствуйте, дядя Северин! — Старый Грабец сидели на лавочке у своей хаты. Я был уверен, что Грабеца уже нет в живых. Не знаю, с чего это я взял. Другое дело, что в их годах три раза можно было помереть. В больнице, что ли, мне кто-то сказал. — Посижу с вами маленько.
— Присаживайся, места и тебе и мне хватит. А ты кто будешь?
— Неужто не признали? Шимек Петрушка.
— А, Шимек. Мне, милок, тьма глаза застит, я и вижу, и не вижу. Теперь-то разглядел. Лихо ты на гулянках отплясывал, было на что посмотреть. И выпить любил. С поля идешь?
— Нет, Михала ищу, брата. Куда-то пошел.
— Что ж он, сам не знает, куда пошел?
— Знает, наверное, по-своему.
— А ты бы как хотел? Каждый по-своему знает. Он тебя старше, моложе?
— Старше.
— Вот и знает лучше. Отец, мать живы?
— Нет, давно померли.
— И правильно сделали. Незачем долго жить. На одну жизнь одна война, и хватит, прощайся с этим светом. Не то что я, четыре пережил. Может, и ты был на войне?
— Был. Но когда это было.
— Я так и подумал, а то откуда бы палки.
— Это не с войны. На дороге.
— Со снопов слетел?
— Вроде бы.
— Нечего за раз много брать. Без телеги можно остаться. И лошади тяжело. Лучше два раза съездить. Скажи-ка, спутники — это правда?
— Ну, летают ведь, значит, правда.
— Так-то оно так, но кто их там видел? Звезды вот в ясную ночь видать. И собаки бы лаяли.
— Высоковато для собак.
— Луна выше, а лают. Война там не ожидается, не слыхал?
— Далась вам война. Давно ли эта была?
— А правители должны схватиться. Что они тогда за правители? Мы б хоть от налогов избавились. За мной черт-те сколько тыщ. Еще пеню без конца накидывают. А взять неоткуда.
— А у кого есть откуда, Северин? Одно уродится, так другое сгниет. Как у вас жито?
— Как везде.
— Зерно крупное?
— Ни крупное, ни мелкое.
— А почему не косите?
— Жду, покамест который-нибудь из сынов приедет.
— А что сеяли?
— А ничего. Пошто сеять, когда некому убирать.
— И не болит душа, что земля пропадает?
— Чего ей болеть. Боль боли не чует. Была жизнь, да вся вышла. Надо смириться.
— За косы! За косы! И в поле! Еще день-два — и дожди зарядят. — Это к нам Гуля подошел, баба послала его за солью к обеду, он как раз возвращался из магазина.
— Не видал, Марьян, моего Михала? — Я просто так спросил, не надеясь, что он знает. А Гуля мне спокойно:
— Да он навоз у Скобеля выгребает.
— Навоз у Скобеля? — Я так и подскочил, схватился за палки. — А я его, черт подери, по всей деревне ищу!
— И чего искал? Сразу надо было к Скобелю идти.
К счастью, до Скобеля было недалеко, он прямо за магазином жил, чуть пониже, ближе к реке. Мне бы на ум не пришло идти к Скобелю спрашивать, не у него ли Михал. К Скобелю даже оселок для косы попросить взаймы никто не пойдет, закваску для хлеба, отрубей для жура, плуг, телегу, лошадь, не говоря уже о деньгах. Я вошел во двор, а Скобелев пес кинулся на меня и не дает дальше шагу ступить, лает-заливается. Я огрел его палкой по хребту, точно это сам Скобель был. Отцепись, чтоб тебя! Он заскулил. Вышел из овина Скобель.
— Чем тебе пес не угодил?
— Где Михал?!
— Ишь ты, горячий какой. Сперва надо сказать: слава Иисусу Христу, коли в дом пришел. В хлеву он. Навоз выгребает.
Я прямиком к хлеву, вижу, Михал, брат мой, босой в навозе по щиколотку, машет вилами, словно Скобелев батрак. А худющий, как смерть на хоругви. Борода по грудь, волосы до самых плеч. Я едва узнал на нем новехонький синий в белую полоску костюм, который к пасхе ему купил, еще до больницы. Три тысячи пятьсот отдал. И вроде он был в том самом галстуке, вишневом в белый горошек, который я тогда же купил, — чего-то у него на шее болталось. Но и то я догадался только, в грязи он был по уши, как свинья.