Но бабка, как и дед, шальная была. И, не дожидаясь, пока он ей снова напишет, как обещал, отдала мою мать и ее брата, Сильвестра, который потом помер от кровавого поноса, а были оба еще совсем маленькие, и за дедом в эту Америку. Отговаривали ее люди, Америка, она ж на другом краю света, дальше, чем солнце садится, и ходят там вниз головой. Вернулся вон один, из Подлесной, так у него все перемешалось, днем спал, к ночи вставал, только собаки его без конца облаивали. Пахал ночью, косил ночью, как-то на ночь глядя отправился на ярмарку, ничего не продал, ничего не купил и домой больше не воротился. Река его после где-то вынесла на берег. Но бабка плевала на все предостережения да советы.
Люди потом говорили, господь бабку покарал, что детей бросила и за мужиком погналась. Потому что, когда она уже на море была, поднялась страшенная буря. Набежали тяжелые тучи, и темно сделалось, как в самую темную ночь. Вихри выли, точно стаи голодных волков. Зарницы одна за одной сверху донизу раскалывали небо. Никто таких молний отродясь не видал — до самого дна пробивали морскую воду. А потом огромные валы как пошли на корабль и давай его что есть силы трепать. Люди волосы на себе рвали, к богу взывали, к деве Марии, всех святых молили, прощались со всеми, кого знали и кого не знали. Был на корабле священник, одни к нему бросились — исповедоваться, а другие прямиком в море. Бабка бух на колени и запричитала: Лукаш! Лукаш! Поклялась я Иисусом Христом и страстями господними, как ты мне наказал! Ни с кобелем этим, управляющим, ни с кем другим! Только с тобой, Лукаш! А сколько я слез пролила, не счесть! Если б ксендз мог открыть тебе самую наисокровенную тайну, которую от меня на исповеди услыхал! А брату моему, Фелеку, не верь! Нехороший он человек, хоть и брат! Только и выспрашивал, не прислал ли ты ему долларов! И что, если не пришлешь, он тебе все напишет, и ты меня знать не захочешь. Ключ от хаты на притолоке, над дверью, ежели надумаешь вернуться! А детей я у сестры оставила, у Агаты, она их не обидит. Я ей корову отдала, всех кур и постель. Скажешь, что ты их отец, они тебя узнают. Столько хотела тебе рассказать, как приеду, но не приеду я, Лукаш. Господь не допустил. Так я хоть эти слова через него тебе посылаю, чтоб ты знал, как все было. В эту минуту волна высотою с дом навалилась на корабль, и корабль не выдержал, раскололся надвое и потонул, а с кораблем бабка. Говорят, у ней всегда был в голове ветер, любила весело пожить. Ни одна гулянка без нее не обходилась, ни одна свадьба, ни одни крестины, а проплясать она и три ночи кряду могла. Вот и могилки своей не заслужила, рыбы ее съели.
Хотя, по мне, в могиле тебя черви сожрут или в море рыбы, всех одно ждет. Все к Страшному суду встанут, что из могил, что из моря. А насколько меньше хлопот, если в море, чем строить такой вот склеп.
Бабка со стороны отца, Паулина, померла, когда я еще маленький был, я ее почти не помню. А дед, Каспер, на несколько лет ее пережил, только что это была за жизнь. По нужде выходил, так мать меня посылала за ним приглядеть.
— Поди, Шимек, поди, детка, мне от плиты не отойти. Отведи дедушку за овин. Еще выйдут где на дорогу, стыда перед людьми не оберешься. И выдерни штучки две петрушки!
Поверить трудно, что наш дед первым в деревне придумал ухватку к косе. Придумал или подглядел, разное люди говорили. Некоторые, что подглядел, когда возвращался с войны. Где-то так косили косой с ухваткой. И дед, вернувшись, стал на своем поле так косить. Вроде тут и придумывать было нечего. Дубовый брусок, две дырки на косовище, любой мог додуматься. Хотя есть вещи, которые придумывать не нужно, потому как они есть. Например, кнут. Он есть, и можно им лошадь стегнуть, если станет упираться в упряжке. Сколько лошадь есть, столько небось и кнут. Или крыша на хате, колеса у телеги, подошвы у сапог.