Маю здесь никто не знал, но восторг по поводу её пленения испытывали ничуть не меньший, чем в родной деревне. Будто каждому сотворила такое, за что обидчику принято насылать проклятие на весь род до седьмого колена. Из раскрытых окон под ноги арестованной выплёскивали помои, частенько обрызгивая стражников, очень недовольных меткостью горожанок. Маленькие озорники швыряли пирожки из грязи – примерно с тем же успехом. Жители посолиднее и побогаче просто плевались – хорошо хоть это долетало немногим дальше мысов их обуви, ни в кого не попадая.
По уличному месиву и каменным плитам, на ощупь грубым и не так ровно подогнанным одна к другой, как с виду, ступать босиком было ещё неприятнее, чем по снегу. И цепь громче задевала о мостовую. Только когда всадники остановились и толпе велели расступиться, девушка смогла оглядеться. Вкруг центральной площади, куда стекались главные улицы, высились три величественных здания: по правую руку – кафедральный собор с устремлённой в небо колокольней; по левую – ратуша с часами, а впереди – символом торжества закона над всем возвышалась тюрьма. Неприступная крепость внутри городских стен, задней своей частью вросшая в отвесную скалу. Кожу пониже локтя засаднило при виде приземистой арки, в которую вновь предстояло войти. Мая подняла голову, насколько позволил ошейник. Далеко вверху из бойницы надвратной башни торчала балка, с которой через блок свисала петля. Вот они – истинные ворота города, всегда готовые впустить таких как она.
Её поставили на колени и долго вытягивали отвязанные от сёдел цепи, протаскивая сквозь проушины. Закончив, приказали:
– Поднимайся! Оглохла?! Да подсобите ей кто-нибудь!..
Фридрих, забыв предостережение начальника стражи, подскочил первым, будто это относилось к нему.
– Как ты?
– Дайте руку, – обратилась бывшая ученица к наставнику и сжала его ладонь холодными пальцами. – Не пойму, что происходит. У меня должно было сердце разорваться, когда узнала о смерти Мартина. А оно окаменело. Ничего не чувствует. Выходит, я тогда притворилась, что его люблю?
– Если даже и так, это не преступление…
– Они считают по-другому. Наверно, я способна жалеть только себя…
– Это ещё что? Немедленно прочь! – взлетел хлыст, готовый со свистом обвить обоих.
– Вы сами попросили помочь…
– А ты заткнись и не умничай! – прикрикнули на пленницу, но стегать в этот раз не стали. Просто толкнули вперёд к чернеющему входу.
Лязгающее эхо ударило в уши. Коридор показался бесконечно длинным. Потом возник двор-колодец, озаряемый красноватыми отблесками догорающих факелов, в это время молчаливый и пустой. Хорошо, что пуст! Тогда насмотрелась озлобленных, а больше несчастных, ожидая своей очереди… И вот вернулась! Чтобы этого не случилось, стоило бежать отсюда дальше и дальше всю жизнь! Тюрьма так просто не отпускает. Любой, побывав здесь однажды, возвращается сюда провести, кому – насколько, урезанный остаток дней.
Подниматься по нескончаемой крутой лестнице оказалось труднее всего. К завершению пути онемевшие ноги напоминали две колоды, подпиленные железными кольцами. Браслеты елозили вверх-вниз, обдирая кожу на доселе не пораненных местах. Попробовала считать ступени – неудобные, узкие, выщербленные, кривые, стёртые и все разные – на второй сотне сбилась. Видимо, поднимались на самый высокий ярус. Давно уже не думалось, что ждёт впереди. Лишь бы прийти!..