– Нет…
– И каким образом она это, по-вашему сделала?!. – опять перебил её учитель. – Скажи же им!.. Мартин сам выкрал, что его сгубило. А теперь оно скорее всего у кого-то из вас…
Фридрих ожидал, что сейчас его пронзят ненавидящим взглядом, раскрыв тайну своего местоположения. Но услыхал лишь сопение бургомистра.
– Исключено, – отрезал судья. – Ни при трупе, ни при арестованной ничего сверхъестественного обнаружено не было.
– Вот и я о том! А к вам вполне могло попасть иначе… Чем пытать невинную, лучше б лишний раз у своих проверили. Известны их привычки…
– Защитнику выносится последнее предупреждение! – восстановил порядок властный голос не хуже, чем одновременный стук молотка. Даже не самые дисциплинированные задние ряды смущённо заткнулись. Теперь гробовое молчание нарушала одна судейская речь: – Вы подвергаете сомнению искренность подсудимой и настаиваете на повторном испытании? Не думаю, что кто-либо кроме вас этого хочет. Включая неё! Спасибо, что позволили продолжать. Время перейти к прению сторон. Только попрошу далее не утруждаться изложением домыслов. Час поздний, а переносить заседание ещё и на завтра, когда в результате трудного для всех дня, мне думается, наступила полная ясность, смысла не вижу. Вам слово, господин пастор:
*****
– Уважаемый суд вольного города, граждане и гости, – если б у скромно одетого обвинителя, на чём его скромность и заканчивалась, на месте выглаженной сутаны из плотного зада торчали перья, как у павлина, наверно, распустившимся хвостом перегородило б весь зал от стенки до стенки. – Являясь лицом духовным, как многим здесь известно, я уже имел некоторый опыт в успешном разбирательстве подобных дел. Но сегодня выступаю как общественный обвинитель и представляю не столько особое подразделение, созданное Церковью для борьбы с ересью и чёрной магией, но, с позволения, выражаю чаяния всех вас. Посему не стану забивать вам головы специфическими терминами и мудрёными рассуждениями, понятными лишь посвящённым. Также, учитывая справедливый призыв уважаемого господина судьи, постараюсь быть максимально кратким. Ибо картина абсолютно ясна, в ней имеется всё: преступление, улики, свидетельства и главное – признание. В отличие от её врагов, у Святой Церкви связаны руки. Мы не можем карать, не имея неоспоримых доказательств. Но сейчас, думаю, именно тот случай, когда ни у кого не осталось сомнений. Бывает, запираясь до последнего, обвинённые в злодействах до завершения суда земного ускользают куда им в общем-то и дорога, так и не облегчив покинувшую тело душу раскаянием. И это не может считаться полным торжеством правосудия! Сегодня же мы имеем право с уверенностью заявить: зло само изобличило себя! И оно торжествует!
Учитель отметил его оговорку, наделявшую фразу двумя противоречащими значениями. Трудно не согласиться – торжествует именно зло, а не правосудие.
– В чём смысл наказания для преступника? – продолжилась напыщенная речь. – В удовлетворении жажды отмщения у потерпевших или скорбящих родственников? Да, но не только! В справедливом воздаянии за содеянное? Да, но не только! В недопущении повторения злодейства осуждённым? Да, но не только! В назидании и предостережении для остальных? Да, но не только! В искуплении – вот главное! Всякий грех нуждается в нём. Но наиболее тяжкие их свершивший уже не способен искупить самостоятельно, чему ярчайшее подтверждение содержится в величайшем из текстов. Так вот, для этого и существуют законы, писанные людьми, где каждому преступному деянию отмерена соответствующая кара, ровно такая, чтобы дать последний шанс страданиями оплатить вину ещё в этом земном мире и предстать перед Вышним судом, уповая на его снисхождение. Я буду усердно молиться о её душе. И требую для неё не адских мук, а ниспослания спасения путём очистительного actus fidei*! Я закончил. Благодарю за внимание.
Некоторые зааплодировали, скорее тому, что вошедший в экстаз оратор наконец заткнул велеречивый поток, нежели оттого, что много в нём поняли и со всем согласились. Учитель и сам не сразу до конца осознал жуткий смысл предпоследней фразы. А когда до него дошло, на время утратил способность воспринимать действительность, не услышав, как обращаются к нему:
– Защите нечего сказать?
– Есть… – неуклюже поднялся и закашлялся Фридрих, слова застревали в горле.
– Спокойнее, – взглянул на него судья с оттенком жалости, как на необученного бойца, предсказуемо терпящего поражение. – Никто не отнимает у вас право говорить.
– Ваша честь, суд и присутствующие. Не скрою разочарования. Похоже, правда, очевидная мне и немногим, так и не открылась для остальных. Или от неё нарочно отворачиваются! Помните, в прошлое заседание предложили мне указать настоящего убийцу? Я готов! Точнее, назвать того, чьё появление стало причиной смерти. Похожее относилось бы и к хозяйке замка, не останься она жива. Также тут не единожды упоминалось некое неустановленное лицо, за невольное знакомство с которым ныне жестоко расплачивается моя подзащитная. Возможно, кое-кто слышал о предательстве чужеземца, выдавшего себя за союзника, во время похода объединённой армии без малого шесть лет назад. Оно тогда стоило многих напрасно отданных жизней, – «с обеих сторон» – прибавил учитель мысленно. – Видимо, покойный рыцарь хорошо знал, кого к себе затребовал. Но с охранниками отчего-то полной информацией не поделились. И встреча не состоялась, о чём здесь тоже было сказано. Но теперь уклонившийся от неё вернулся сюда в ином статусе, с развязанными руками, желая заполучить обратно кое-что. Все перечисленные – один фигурант! Я готов назвать его!