– Маменька постирала. Вспомните, где валялись… Хотя, лучше не стоит!.. Так высохло уже, наверно…
– Вот и принеси, будь любезен.
– Куда собрались? – уставился мальчуган, огорчённый, что папин друг, обретя желанное с его лёгкой руки, заторопился отделаться от их осиротевшего семейства. – Матушка расстроится…
– Я вернусь! – ничего не оставалось, как пообещать.
*****
Залитый солнцем город вымер. Кругом ни души. Из-под тёмной бахромы от сосулек на ярких стенах глядели пустые окна. Чёткие тени ложились на искрящиеся, совершенно безлюдные улицы. Неужели болезнь скосила всех? Вернее, забрало то, что теплится теперь в медальоне под воротом. Отталкивающее не только с виду. Специально созданное таким, чтобы подобные пилигриму никогда им не завладели и не воспользовались. И причиняемое зло, ежели камень попал в недобрые руки, оберегает от зла неизмеримо большего. Но существует ли оно, способное перевесить столько горя и невосполнимых утрат? Сколько тысяч безвинных заплатили самым дорогим?!. И для чего тогда праздник, раз никого не осталось?..
К великому облегчению, на запорошённой мостовой обнаружилось вначале несколько, потом всё больше и больше переплетающихся цепочек свежих следов… Ближе к середине улицы они вообще сливались, что и не понять: как много народа недавно здесь прошествовало. Ура! В городе есть живые. Только куда все запропастились? Какой-то одинокий прохожий неуклюже ковылял за поворот, не обернувшись на оклик. Ещё и глухой?
– Опаздываем!.. – участливо заметил запыхавшийся хромой, когда Фридрих поравнялся с ним. – Уж, наверно, запалить должны. Не хотелось бы застать одни головешки.
– От чего? – не понял тот.
– Кого? Ведьмы, конечно! Тоже только-что прознали? Надо было сразу её на костёр. Меньше б успела напакостить. А то тянули-тянули, и как всегда решились, загодя не предупредив. Празднуйте, мол! А о главном самим догадываться?
– Чём? Дайте пройти! – бесцеремонно оттеснил он калеку, не испытывая ни малейшего снисхождения к увечью.
– Хорошо тому, у кого ноги здоровы, – проводил его тихоход завистливым взглядом. – У того и глаза больше увидят.
Теперь учитель едва не пожалел, что в городе после разгулявшейся эпидемии ещё остаются люди. В достаточном количестве, чтобы заполонить собою площадь. Над морем голов, далековато, выглядывала лишь верхушка столба, периодически скрываемая трепещущим на студёном ветру стягом с лебедями и голубем. Как будто победу в войне празднуют!.. В задних рядах, видимо, понимая: толком отсюда всё равно ничего не рассмотреть – оживлённо переговаривались:
– Судачат, недоносок предлагал милость, если сделает его мужчиной, потуже привязь на горле затянуть, чтобы, покуда разгорится, уже отмучилась. Отказала, дура. Пришлось раскошелиться, обратившись к шлюхе. Пожаловался той на свою корявую голову, а через неё и остальным разнеслось.
– И почто не пожелала, отперев калитку его ключиком, купить себе лёгкую смерть?
– Дескать, негоже грешить на пороге Вышнего суда...
– А раньше чем думала?!
– Говорят, Нечистый её по малолетке прибрал к себе под крылышко.
– Она такая! Зловредная, но гордая. Теперь-то её по всем канонам поджарят.
– И поделом! Скольких сгубила!..
– Никакого послабления сучке!
– За каждого ответит!
Попробовал протиснуться – ничего не вышло.
– Куда лезешь, – недовольно ворчали на вновь прибывшего, – заранее надо было занимать. Мы уже несколько часов здесь мёрзнем.
Тусклое облачко набежало на солнце. Снег на земле, карнизах и крышах из ослепительного стал просто белым, позволив видеть. Дрожащий воздух густел, превращаясь в сизый дым. Учитель отошёл на несколько шагов и с разбега врезался в толпу. Такого от него не ожидали.
– Помогите! – завопила сбитая с ног старуха. – Поднимите меня, а то ничего не увижу!..
– Чуть ребёнка мне не раздавил! – жалобно пробасила дородная молодка.
Правильно! Что лучше всего смотреть детям? Не кукольное же представление в балагане!
– Полегче, приятель! – положил ему на плечо ладонь какой-то детина. – Тебя не учили уважать?.. – и тут же схватился за ушибленный локоть, выронив бутыль.
Если б у Фридриха была дубина или топор, расчищал бы себе путь при помощи них, не испытывая ни малейших угрызений совести. Оцепление выставили двумя кольцами: внутреннее окружило место казни, а внешнее отсекало напиравшую толпу от приглашённых важных персон.
– Куда?! – преградил дорогу стражник в латах, и, не устояв перед натиском, заскользил подбитыми железом подошвами по утоптанному снегу, словно таран, раздвигая остальных своей закованной в панцирь спиной. Кого-то опрокинуло вместе со стулом. Глянув через стальной наплечник, учитель увидел Маю. Она щурилась, то ли от непривычного после полутёмной камеры света, то ли от дыма. А может, пламя уже подобралось к ногам. На лице темнели буквы, намалёванные краской, похожей на загустевшую кровь. Начинаясь с правой щеки, перескакивая на лоб и заканчиваясь на левой, они складывались в слово – «ве-дь-ма». Бритую голову венчал остроконечный колпак, украшенный изображениями беснующейся нечисти.