Вскоре вмятые в снег колеи и ямки от подков стали едва различимы. Но детские подошвы, напротив, отпечатывались на нём неестественно чётко, выдавая где искать, куда ни сверни. Всё равно, что крикнуть во весь голос – я здесь, кто не знает! – в то время как хотелось спрятаться, слиться с этим размытым, мутно-белёсым миром. И следами заинтересовались. В темноте позади уже отчётливее возникли пары огоньков – одна, две, несколько, ещё и ещё. Какие-то тени вынырнули из мглы, но тут же отступили обратно. Они не спешили, принюхивались, надо понимать, слегка озадаченные – кому зимней ночью посреди дикого леса вздумалось разгуливать в одиночку и босиком?
Проказники-исполины, первыми учуяв недоброе, предпочли взять на себя роль декорации. Раскинутые кроны оцепенели, сетью трещинок задёрнув потемневший холст неба. Зачем лишний раз напоминать о себе? Пусть надвигающаяся опасность не выглядит угрозой для великана, разумней не создавать помех охоте. Ничтожная букашка осмелилась внести сумятицу в привычный порядок вещей, вот и пускай займутся добычей по зубам, избавят от непрошенной гостьи.
Попробовала бежать быстрее. Дыхание перехватывало. Хруст шагов догоняло эхо. А может, лапы преследователей? Стая не приближалась, но и не отставала. Забавляются? Или ждут, пока выбьется из сил? Откуда тем было взяться! Первобытный страх, заложенный в каждом живом существе, настиг раньше. Но даже он не прибавил ногам прыти. Сперва чуть касалась ими земли, а теперь они налились тяжестью, запинаясь, вроде на них напялили неподъёмные башмаки – даром, на ощупь как по тлеющим уголькам ступала по тусклой змеящейся ленте, уж не надеясь, что та куда-нибудь выведет.
Спереди из-за поворота донеслась какая-то возня. Хотелось верить: это повозка остановилась – колесо расшаталось или ещё чего… Она не желала думать, что её просто прогонят, иначе могли б догадаться с самого начала не выкидывать на полпути, слыша неподалёку голодный вой. Ничто не мешало, на худой конец, довезти до опушки – вряд ли истощённая пассажирка сильно обременяла выносливых лошадок. Но вдруг в стражниках проснётся жалость? Пусть её вернут в тюрьму, заставят работать за чёрствую корку и миску помоев, наказывают каждый день, продадут в рабство – только заберут отсюда!
Однако на дороге поджидало не то, что надеялась увидеть. Девочка укололась взглядом о всё те же горящие точки и едва не влетела в гущу косматых тел. Она застыла, как вкопанная, собрав рукой распахнувшиеся на груди лохмотья, и нащупала цепочку.
Её обступили широким полукругом, по обеим сторонам поперёк дороги и между деревьями. Их было слишком много, чтоб подобраться ближе, не помешав друг другу. Это походило на какой-то обряд. Сиротка смотрела на них, а они на неё, вытянув морды где-то на уровне её лица, будто ждали приказа от маленькой голодранки. Поблёскивающие из-под густой шерсти глаза показались зияющей бездной – ничего кроме размноженной в отражениях покорной, тоскливой пустоты, как и у самой внутри. Можно подумать, они знали всё о бесполезно прожитой ею жизни с рождения до мига, когда её предстоит отнять, повинуясь извечному инстинкту – нести смерть ради выживания.
Звери не торопились, неподвижные, как статуи, лишь ветер слегка шевелил распушённый мех в мерцающих снежинках. Им было проще. Здесь был их дом, и они от природы имели всё необходимое, чтобы пережидать в нём лютую зиму, хотя тоже её не жаловали. Потрёпанного облачения бродяжки еле хватало «прикрыть срам», на большее оно едва ли годилось. И стужа без разбору колола через прорехи бесчисленными иголками, проверяя – долго ли девчонка вытерпит. Под ногами образовалась липкая корка, к которой те успели пристыть – ощущение не из приятных, точно их пришивают по живому, каждым новым стежком протыкая глубже и глубже. Наморщив лоб, Мая с усилием потянула и оторвала одну. Не пускающие льдинки, хрустнув, так и остались на коже. Тут же послышался угрожающий рык. Заиндевелые морды оскалились, показав зубы размером с нож. Девочка вернула закоченевшую ступню обратно, и они притихли. Только вырвавшийся изо ртов пар продолжал медленно подниматься.
Почему-то хозяева леса спокойно сидели и ждали непонятно чего, пока она не двигалась. А стоило пошевелить хотя бы мизинцем или моргнуть, рычание возобновлялось. Но нельзя же простоять вечность! Скоро так примёрзнешь к месту и никуда уже не сойдёшь! Снег, налипавший на ресницы, мешал видеть. Руки онемели. От носа, ушей и щёк отлила кровь, и они сделались чужими. Снизу к коленкам подкатывала болезненная ломота, вот-вот замороженные косточки треснут как сосульки. Стопы ничего не чувствовали под собою. Мая попробовала подогнуть пальцы – получится или нет. Получилось, и на девочку опять зарычали, дёрнувшись в её сторону.