– Но ей пытаются вменить колдовство и убийство!
– Думаете, сумеете объяснить им разницу? Крестьяне вовсе не станут себя утруждать и разбираться. А если повезёт избежать немедленной расправы, господа, которые ею займутся, хорошенько набили руку в получении ожидаемых ответов на интересующие вопросы. Звучит жестоко? Верно. Но недаром жестокость почитают оборотной стороной справедливости. Как у монет, которыми отмеряют цену. И для безродной сироты не поскупятся. Всегда убеждённые, что даже за слабыми и хрупкими стоит некто могущественный, кого действительно следует бояться.
– Наслышан, вашей персоной лет пять назад тоже интересовались? – напомнил Фридрих.
– Надо же, какова честь! – наигранно изумился пришелец. – И кто? Почему не пожелал лично напомнить об этом?
– Безвременная кончина помешала.
– Экая жалость!
– Он ведь был вашим врагом. Не так ли?
– Не совсем. Скорее, меня считал таковым. Согласитесь, достаточно, чтобы и с моей стороны не испытывать к нему дружеских чувств. Но ненавидеть…
– Что могло процветающему феодалу понадобиться от нищего?
– У него следовало спросить! Извините, не успел поинтересоваться лично. Зная скверный нрав господина рыцаря, вполне можно предположить, что он, от невыносимых страданий совсем выжив из ума, вообразил себе, будто на него напустили порчу. В его духе перекладывать вину на других. Нечего было в походе на Святую землю предаваться отнюдь не безвинным утехам. Недаром болезнь, поразившую героя, называют дурной. Ибо проистекает она от собственной дурости. Но это, естественно, так, догадки… Всякое любопытство имеет разумные границы. Многие согласятся заплатить жизнью, чтобы лишь узнать, чего от них в самом деле хотят? Вот и я предпочёл остаться в неведении. Унёс тайну в могилу, и ладно. Не стоит о ней жалеть больше, чем о нём самом.
– А как «поступают с вашим братом иноверцы»? – продолжил наседать учитель. – Что стражники имели в виду?
– Возможно, меня ошибочно причислили к гонимому племени, которое на востоке принято винить во всех бедах, вроде Нечистого среди правоверных.
– Вас тогда искали. Всю округу вверх дном перевернули. А теперь только здесь с полсотни солдат наберётся. Не боитесь?
– Но нынче-то ищут не меня.
– А вдруг? Часом, не с вашей-ли персоной девочке приписывают сделку в качестве главного обвинения?
– Похож? – расплылся в улыбке тонкогубый рот. – На того, в чьё существование не верите?
– Чем дольше наше знакомство, тем больше начинаю сомневаться, – признался Фридрих.
– Собираетесь донести?
– Если потребуется. Как понимаете, спасти сироту от наветов, грозящих необратимыми последствиями, для меня куда важнее, чем сохранить случайному знакомому доброе имя и лицо… Хотя, кажется, у вас нет ни того ни другого?
– Мне импонирует ваша смелость. Не каждый решится говорить со мной в подобном тоне. Предпочтёт либо услужить, либо не связываться. Оглянитесь, – бледный узловатый палец, подобно жалу скорпиона, медленно выполз из длинного рукава, блеснув камнем на перстне, похожим на налитый кровью глаз (им что ли смотрит?.. свои-то прячет…) и поводил, указывая в зал. – Кажется, нам настолько не хотят мешать, что не нашли ничего лучше, чем притвориться, будто их нет, и самим в это поверить.
Гвардейцы давно не переговаривались, не мычали песни и даже не храпели. Одни полутрупами уронили головы на стол. Другие оцепенело уставились в никуда мутными стеклянными глазами. Трактирщик с отсутствующим выражением на физиономии битый час протирал графин, нисколько не желающий становиться от этого прозрачнее. Как иронично ни звучит, пилигрим, несмотря на мрачноватый облик и скрытую под дыроподобной тенью верхнюю половину лица, выглядел самым живым в этом полумёртвом царстве. По крайней мере шевелился, и голос не умолк. А сам?.. Учитель отхлебнул заждавшееся пиво. Оказалось лучше ожидаемого. Главное, вкус, пусть и далеко не изысканный, чувствовать пока не перестал.
– Полагаете, к вашему доносу прислушаются? – заставил вопрос оторвать пересохшие губы от выдохшегося напитка. – А если да, то дерзнут отреагировать?