Она обвила мне плечи рукой и перешла на шепот.
– А ты знаешь, что никто не видел, как венгерка возвращается в город?
Я занесла вещи в дом, а потом мы с ней забрались в тростниковые заросли. Там было холодно и пахло сыростью.
– Совершить идеальное преступление невероятно трудно, – сказала Кармен. – Мы должны провести расследование.
Естественность, с которой Кармен, судя по всему, допустила мысль о том, что ее дядя способен кого-нибудь убить, не привлекла моего внимания. Перед нами возникла единственная задача – расследовать это дело, разузнать, что же на самом деле произошло, и я в очередной раз ей подчинилась.
Плыть в тот же день к дому венгерки было уже поздно, так что мы решили отправиться туда назавтра, но времени мы зря не теряли: в ожидании ужина уселись в лодку и принялись фантазировать о смерти венгерки.
Кармен решила, что она была задушена.
– Рука ее свешивается с кровати, ладонью вверх; пальцы уже, скорей всего, посинели. И глаза открыты – он ведь ей даже глаза не закрыл, уходя, – вещала она монотонным голосом предсказательницы. – Однажды в Сантьяго он поймет наконец, что совершил, и вот тогда пойдет и вдрызг напьется.
Кармен полагала, что взрослые пьют алкоголь, чтобы уйти от грусти и печали, и добавляла, что сама она, если ей когда-нибудь станет грустно, пить не станет, потому что намерена погрузиться на самое дно океана печали. Слушая ее, тебе казалось, что эта самая грусть-печаль – вполне себе реальное место, как, например, дно ручья, вытекавшего из канала, до которого мы столько раз пытались донырнуть, но безуспешно.
А я, не без влияния своего недавнего кошмара, представляла себе венгерку зарезанной ножом. Мысль о ее смерти вызывала у меня какую-то странную пустоту в желудке. Разговоры о смерти щекотали нам нервы, но обе мы были совершенно уверены в одном: Ковбой раскается в содеянном.
Дома я ни словом обо всей этой истории не обмолвилась. Но у меня было предчувствие, что мама догадается, что я что-то от нее скрываю, поэтому я ее опередила: прежде чем она начала бы хоть о чем-то подозревать, я сказала, что у меня болит живот, и легла спать без ужина. Ведь если Ковбой и в самом деле убил венгерку, мама вполне может вмешаться в эту историю и лично позвонить в полицию. В постели, пока не заснула, я размышляла о том, смогу ли соврать полицейским. У меня никогда не получалось хорошо соврать. «Чем больше оправданий, тем явственней вина», – говаривала мама. А я, когда хотела что-то скрыть, грешила именно этим – массой ненужных оправданий, и меня неизменно ловили на лжи, так что я почти всегда предпочитала говорить правду.
В тот вечер на небе собирались тяжелые грозовые тучи, так что на следующий день, на который и была намечена наша вылазка к дому венгерки, дождь нам был обеспечен. Ровно в тот момент, когда за деревьями показался ее дом, у меня возникло ощущение дежавю: всё это я проживаю уже во второй раз. Только образ двоих, целующихся среди книг, заменен на гораздо более брутальную сцену. Белое тело венгерки и ее слезы стали для меня наваждением, и вот теперь, когда нос нашей лодки устремился в канал, то, что я увидела там в первый раз, смешалось для меня с ощущением смерти, и всё это сплавилось воедино.
Когда мы причалили и были уже в саду венгерки, вокруг внезапно потемнело и сильный порыв холодного ветра прошелся по кронам деревьев. Зелень сада вдруг приобрела какой-то сверхъестественный оттенок, а белые цветки на кустах жасмина засияли на фоне свинцового неба небывалой, испускающей собственный свет белизной.
Ключи от дома Кармен держала в руке. Мы вошли через кухню. Снаружи продолжал свирепствовать ветер, и из какой-то части дома доносился стук окна или ставни, бьющей о стену. Внезапно загрохотал гром – мы даже подпрыгнули от неожиданности, и дом наполнился запахами влажной земли. В следующую секунду на землю с оглушительным шумом обрушился ливень.