Постель венгерки оказалась незастелена: скомканные простыни усыпаны хвоей, занесенной ветром через открытое окно. Дверь платяного шкафа приоткрыта, в щель видно платье с розовыми цветами, соскользнувшее с плечиков вниз, на туфли и даже на пол.
Кармен закрыла окно, заглянула под кровать, сняла простыни и бросила их на стул.
– Следов крови нет, – сказала она и повесила на вешалку упавшее платье.
Мы обошли весь дом. В гостиной на боку лежала вазочка, обычно стоявшая перед фото, цветы мокли в лужице воды.
– Не так давно упала, – заявила Кармен.
Передвигаясь по дому, она всё приводила в порядок, как делала это каждый раз, когда приходила сюда убираться на неделе, а я шла за ней, пугливо прислушиваясь к каждому звуку и ощущая собственную ненужность. У отца венгерки, стоящего посреди усеянной голубями площади с плащом на руке, густые брови и коротко стриженные волосы. Его слегка откинутая назад голова и слишком маленький для такой мощной челюсти рот создали у меня впечатление о человеке, смотрящем на мир с глубоким презрением, пожалуй, даже жестоком. Мать венгерки с ее прической по моде сороковых годов, сдвинутой набок шляпкой и сведенными вместе глазками, имела вид загнанной крысы. Своим впечатлением я поделилась с Кармен.
– Внешность обманчива, – прокомментировала она.
Стоя спиной к портрету, я ощущала на нас обеих их взгляд. Внезапный удар сверху заставил меня изо всех сил вцепиться в руку Кармен.
– Ветка, наверное, на крышу упала, – сказала она.
Голос ее был спокойным, но она тоже сжала мою руку, и мы вместе обошли оставшиеся комнаты поближе друг к дружке, держась за руки. В подсобке с генератором Кармен отпустила мою руку и приложила палец к губам. У меня вырвался короткий стон. Она взглянула на меня, но ничего не сказала. И снова взяла меня за руку. Думаю, что в любой другой ситуации она бы уже попросила меня подождать ее в лодке. Терпения на мою трусость у нее явно не хватало.
Гроза уже понемногу стихала, когда мы обыскивали нижнюю часть дома – темный закуток под террасой, где обнаружили ведро без ручки и несколько пустых бутылок. Кармен велела мне оставить босоножки в доме, и теперь я чувствовала, как холодная слякоть заползает между пальцами моих ног. Капли звучно шлепали по лужам, по листьям деревьев, по деревянным доскам над нашими головами. Мир уже начал отряхиваться и сушиться, а мы все еще искали следы преступления. Что мы надеялись найти, я и понятия не имела – предполагалось, что это знает Кармен, – но очень скоро она решила, что мы должны пойти на кухню и выпить по чашке мате.
– Чтобы поразмыслить над нашими дальнейшими шагами, – пояснила она.
Письмо лежало на кухонной стойке, придавленное сахарницей. Оно было написано черными чернилами, а к его обратной стороне крепились несколько банкнот. Всё это предназначалось Кармен.
«Карменсита, оставляю тебе оплату за следующий месяц. Хорошо закрой дом и не забывай менять цветы в вазе каждую неделю. Какое-то время я не буду приезжать, но надеюсь, что ты станешь содержать дом в таком же порядке, как это делала до сих пор. С любовью» – подпись венгерки оказалась неразборчивой: отчасти из-за почерка, отчасти из-за того, что в ручке, похоже, кончились чернила.
Кармен очень внимательно разглядывала письмо.
– Очень подозрительно, – сказала она, – раньше она никогда мне ничего о моей работе не говорила.
– Правда? И что же здесь подозрительного?
– Люди не становятся щедрыми вдруг, ни с того ни с сего.
Лично мне письмо показалось самым что ни на есть обыкновенным, и я бы тут же прекратила думать о всяких странных вещах, если бы не упорство Кармен.
– Это письмо с таким же успехом мог бы написать и мой дядя, – сказала она, когда мы уже сидели в лодке и гребли веслами, направляясь домой.
Большую часть обратного пути мы молчали. Я раздумывала о том, сможет ли донья Анхела узнать почерк своего сына и есть ли какая-нибудь возможность показать ей письмо, не вызвав подозрений: может, показать ей только несколько строчек, чтобы лишних вопросов не возникло? Донья Анхела не слишком любопытна, но предсказать, как она отреагирует, невозможно. Она всегда боялась, что те, кто приезжает на реку по выходным, больше здесь не появятся и бросят свои дома. И так-то, говорила она, денег едва-едва на жизнь хватает, а вот чего ей точно не хватает – так это прибавления ко всем ее обычным тревогам еще и опасения того, что клиенты, как она называла приезжающих, перестанут ей платить или же решат свои дома продать, поскольку те им станут не нужны. И если мы покажем ей это письмо, она совершенно точно расстроится.