– Мне кажется, что милосердный Боженька с занятий по катехизису – замечательный повод умыть руки и ничего не делать для того, чтобы в нашем мире стало больше справедливости, – сказала я.
Это были слова Марито, но я была с ними совершенно согласна. В любом случае, стоило мне их произнести, как я в этом сразу же и раскаялась. Мы остановились на красный свет, и папа тоже обернулся, чтобы посмотреть на меня.
– С кем ты на эти темы разговариваешь? – спросил он.
Стоявшая за нами машина забибикала, требуя, чтобы мы тронулись.
– Зеленый, – сказала мама. – Ответь отцу.
Мы проезжали под сетью светящихся проводов, теряющихся в ветвях платанов.
– Ни с кем, – ответила я.
– Ни с кем, – повторила мама. – А с каких это пор ты полагаешь, что мир наполнен несправедливостью?
Она произнесла это так, словно речь шла о какой-то в высшей степени странной идее, и впервые я подумала, как же прав был Марито, когда говорил, что единственное, что нам важно, – наше собственное счастье.
– Вот так они и начинают, – сказала мама, обращаясь к папе, как будто я не лежала на заднем сиденье их машины. – Сначала они хотят изменить мир, а кончается всё тем, что подкладывают людям бомбы под кровати.
Я села.
– Не стоит так заострять, – сказал папа, но еще раз взглянул на меня в зеркало и спросил – и он тоже, – кто забивает мне голову такими идеями.
– Не эта ли ваша учительница по физкультуре, а? – спросила мама.
На светофоре рядом с нами остановился «фалькон». Мужчина, сидевший у заднего окошка, параллельно со мной, смотрел прямо перед собой, но вдруг повернулся ко мне. И было что-то такое в его взгляде, в жестких линиях рта, что пронзило меня ужасом. Я заметила, что он что-то сказал, и тот, кто сидел за рулем, тоже посмотрел на меня. И оба расхохотались. Я отодвинулась от окна.
– Я задала тебе вопрос, – сказала мама.
Мы стояли в пробке, и я не могла отвести взгляда от тех двоих, в соседней машине, как будто что-то в них меня и завораживало, и одновременно вызывало отвращение. Тот, что был за рулем, опустил стекло, вытащил сигнальный маячок, как у полицейских машин, и поставил его на крышу. Свет в нем не горел, но через секунду зажегся, и резкий звук сирены заставил соседние машины потесниться, пропуская «фалькон» вперед. Мужчина на заднем сиденье высунул в открытое окошко руку и положил ладонь на дверцу. Рука была розовая и маленькая, почти женская.
– Какие неприятные типы, – сказал папа.
– Это полицейские? – спросила я.
– Э-э-э… наверное, – пробормотал он, поворачивая на улицу Майпу, что спускается прямо к реке.
Никто больше ничего не говорил, пока мы не добрались до клуба, как будто мужчины из «фалькона» обладали той силой, что заставила нас замолчать.
– И не мечтай, что тебе удастся избежать продолжения этого неприятного разговора, – предупредила мама, пока мы выгружали вещи из багажника.
– Ты ничего не понимаешь, – сказала я в ответ и побежала вниз, к причалу.
Вода была высокой, и я стала готовить конец, пока папа причаливал катер.
На острове они обычно были спокойны. И очень может статься, что забудут продолжить свой допрос.
– Все ездят в Майами, – повторяла мама.
Не проходило и дня, когда бы она ни была исполнена решимости убедить папу в необходимости отправиться в путешествие, совершать которое он не хотел.
– Если мы не поедем прямо сейчас, то не поедем уже никогда, – добавляла она, как будто бы Майами вот-вот исчезнет с поверхности земли или конец света наступит раньше, чем они попадут в этот «рай для покупателя», как говорил ей папа.
Она защищалась, говоря, что это не только ради покупок, что он вообще никогда никуда не хочет ехать, не хочет доставить ей удовольствие, готов до конца жизни шататься по одним и тем же местам и сойти в могилу, так и не повидав мир. Послушать ее, так наша жизнь вдруг лишилась всякого смысла; папа, по ее словам, в качестве оправдания всегда ссылается на меня, но я уже достаточно взрослая, чтобы остаться дома одной на несколько дней, ничего со мной не случится.
Вот в этом я с ней была полностью согласна. Перспектива остаться одной на какое-то время вызывала у меня такое воодушевление, что мне приходилось его скрывать. Если бы мама догадалась, то могла бы передумать, раз уже мне так хочется остаться на какое-то время без них. Им так и не удалось вытянуть из меня ни одного слова в ходе нашего разговора на острове в тот день, когда была получена записка от сестры Франциски. Но они внимательно прислушивались ко всем моим телефонным разговорам и следили за моими выходами из дома, так что я не на шутку опасалась, что в один прекрасный момент они обнаружат, что мы с Марито видимся и в Буэнос-Айресе. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы я могла пригласить Марито домой, быть с ним в городе хоть раз не за столиком в кафе между нами, показать ему свой мир, свою комнату, свои вещи.