Во мне как будто образовалась пустота, и я села. Где же Марито? Почему она здесь, в моем доме, беременная? Почему спала, скрючившись? Почему она кричала? Но я ни о чем ее не спросила. С какой-то ошеломляющей ясностью я вдруг осознала, что чем бы ни было то, чего я не знала, оно для меня чрезмерно. Я обняла ее и поздравила с ребенком, а еще спросила, когда она его ждет. Но мне было трудно смотреть ей в глаза. Я до ужаса боялась, что она расскажет мне о том, о чем всего секунду назад я так хотела знать.
Мама вышла первой. В тележке она везла три чемодана и две сумки, настолько набитые, что не закрывались. За ней показался папа – еще с двумя чемоданами и целой горой курток, несмотря на то что в Майами холодно не бывает, а в Буэнос-Айресе зима уже кончалась. Оба решили, что я плачу оттого, что очень по ним скучала, и по дороге домой смеялись, перебивая друг друга и чуть ли не хором посвящая меня в детали своего чудесного путешествия. Для любого стороннего наблюдателя мы были счастливой семьей: никто не мог знать, что мне отчаянно хотелось крикнуть им, чтобы они замолчали, что я не могла выносить их радости и одновременно – хотела погрузиться в нее, стать ее частью, оставить всё остальное за пределами салона машины.
– Цены, – говорила мама, то и дело повторяя это слово, будто жизнь могла измениться только оттого, что я буду знать, что в Майами всё можно купить за полцены. Она вознамерилась ознакомить меня с полным списком одежды, которую купила, и не уставала повторять, что все, абсолютно все вещи, которые она купила себе, были восьмого размера и что под конец ей уже и примерять ничего не приходилось, такими идеальными были размеры. Что она купила для меня, говорить она не собиралась, пока я не увижу все эти вещи своими собственными глазами. И во мне любопытство и желание увидеть новую одежду начали смешиваться с последними днями, и это оказалось так просто – хоп, и я еду в машине с родителями, мы болтаем о Майами, о распродажах, пляжах и ресторанах, о кораблях на причалах Ки-Бискейна. Это было именно то, что всегда успокаивало мою маму, именно то, что, как хорошо знал папа, делало ее счастливой, то, что заполняло нашу жизнь.
Им не очень понравилось, что Кармен живет у нас. Они поинтересовались, почему она не нашла другого места, где остановиться, но ответов на эти вопросы у меня не было, и мне пришлось предложить им поставить себя на мое место. Разве вы смогли бы ей отказать? Она беременна, она попросила ее приютить.
– Но у нее же есть семья, – возразила мама. – Или что – муж ее бросил?
– И на сколько она думает у нас остаться? – спросил папа.
Я не смогла ответить и на этот вопрос.
Разговор несколько подпортил им настроение, но мы уже почти приехали, и, как мне кажется, они всё же решили сохранить счастливый настрой возвращения домой.
– Это наверняка всего на пару дней, – сказал папа маме, погладив ее по коленке, и она, вздохнув, принялась расспрашивать меня о школе. Я не стала говорить им, что не ходила в школу. Они бы решили, что в этом виновата Кармен, в то время как она была совсем ни при чем. Объяснить им что-либо было совершенно невозможно. Мы больше не жили в едином для нас троих мире.
Сумки и чемоданы открыты и разбросаны по всей гостиной. Вещи – брюки, рубашки, пиджаки с отливом, туфли, сапоги, проигрыватель, фен для волос профессиональный – из тех, что используют в парикмахерских, наборы для ухода за лицом и макияжа, целая гора пластинок, журналов, крем для обуви, семь упаковок двухслойной туалетной бумаги – «этожекакбудтошелкомподтираешьсяАльма», – коробки с зерновыми хлопьями на завтрак занимают собой всё пространство, даже кресла и стулья. Мама пробирается между беспорядочными нагромождениями покупок, поднимает то одно, то другое, называет нам цену вещи в долларах, потом переводит ее в песо: «Нет, ты можешь поверить?» – говорит она еще и еще раз, повторяя одно и то же без конца, но ни на кого при этом не смотрит, словно обращается к себе самой. Она в таком возбуждении, что, кажется, совсем забыла о Кармен. А Кармен стоит у притолоки двери, что ведет в коридор, бледная и очень серьезная, хотя и она тоже, похоже, загипнотизирована этими трофеями. Папа улыбается, устроившись на подлокотнике кресла, и очень старается не уронить на пол пирамиду из колготок и галстуков, которые мама бросает ему на колени. Иногда я заражаюсь маминым энтузиазмом и опять чувствую себя маленькой девочкой, которую привели в магазин игрушек выбрать себе подарок на день рождения, но в то же время чувствую и некую неловкость, которую мне трудно определить.