— Ты живой, малыш? — спросил он тревожно. — Сильно ранен?
— Нет, глаз только… — хрипло ответил Кан; в горле так и саднило от проглоченного дыма.
— Глаз?! Да ты что… Дай-ка посмотреть, — Орион одной рукой приподнял голову Кангасска за подбородок, а другой острожно, мизинцем (предварительно поплевав на него), приподнял распухшее веко. — Глаз цел, — сообщил он с улыбкой. — Но если не обеззаразить, все равно все может плохо кончиться — смотри, какое воспаление… Давай, приложи свою мятную плитку. Ментол, конечно, слабоват, но больше пока нечем дезинфицировать… может, жог потом найдем…
— Орион… — шепотом произнес Кангасск и указал рукой в ту сторону, где отчего-то собралась толпа. Даже раненые, хромая и кривясь, ковыляли туда… — Давай подойдем…
Капитан Птармика Сарсазан умирала. Склонившись над ней, тихонько выл Урсин, ее внук. Орион с криками «Пропустите врача!» расталкивал упрямую толпу. Когда же до людей дошло, они сами поспешно расступились и пропустили его.
Как недавно рядом с Кангасском, сын звезд опустился на одно колено подле капитана.
Птармика была бела как мел от потери крови, и рана на ее бедре выглядела очень плохо. Орион с хрустом отодрал рукав от рубахи безответного Урсина и, как жгутом, туго перетянул этим рукавом бердо капитана, чтобы остановить кровь.
— Орион… — сказала она тихо.
— Не говори ничего, не трать силы, — распорядился он в ответ, но Птармика не собиралась его слушать.
— Ты славно бьешься, Орион, — тут же сказала она. — Я видела краем глаза… С детства мечтала сражаться рядом с тобой… Урсин… где мой внук?..
Здоровенный парень горько, совсем по-детски всхлипнул и сел у изголовья бабушки.
— Мой внучек… надо кое-что сказать тебе… — Птармика тяжело роняла слова. — Ты помнишь… когда ты был маленький… я рассказывала тебе сказки об изумрудных драконах?.. помнишь? — она слабо улыбнулась.
— Помню, помню… ты лежи, не говори ничего… — пытался упросить он.
— Они прекрасны… — безмятежно продолжала Птармика, — они разумны… и любопытны: часто принимают облик людей и бродят по земле. О, изумрудные драконы живут тысячи лет… но если смерть застанет их в человечьем обличье, они умирают… как люди. Это все — правда. Честное слово, правда…
Глаза капитана закатились; она тихо умерла на руках своего единственного внука, а со светлеющего рассветного неба донесся пронзительный драконий крик. Кангасск бы ни с чем его не перепутал. Так мог бы кричать желтый кулдаганский дракон, будь он разумен и умей скорбеть о погибших.
Харуспекс соврать не даст: кричало разумное, чувствующее, убитое горем существо. Лишь слов было не разобрать, потому что не для людей они предназначались. За криком пришел еще один, и еще… Кангасску хотелось зажать уши, лишь бы не слышать их, потому что чужая печаль рвала сердце в клочки.
Вслед за криками появились ОНИ… В розовых облаках, словно сошедшие с парусов «Ювеля», замелькали извивающиеся драконьи тела. Нечеловечьим плачем наполнилось это утро над морем Чермасан. Это было чудо. Самое печальное из чудес…
Простившись, изумрудные драконы поднялись над облаками и исчезли. Минуту спустя уже никто не был уверен, видел ли он их на самом деле. У каждого вновь заныли боевые раны. И в утренней тишине раздались уже совсем другие крики: «Врача! Врача…»
Все утро Орион, сын звезд и Варрин, судовой врач занимались ранеными. Корабль по курсу вел теперь Урсин. Контрабандисты потеряли в бою пятерых, шестеро были ранены, из них трое — тяжело. Но надежда осталась для каждого, даже для того пирата, которого смертельно ранил Кангасск. Орион обещал вылечить всех, едва «Ювель» окажется на территории стабильной магии, до которой оставалось плыть всего день. Мало того, он сделал все возможное, чтобы раненые пережили этот самый день. По словам Варрина, Орион сотворил чудо, используя нехитрые корабельные медикаменты. Вскоре ни один тяжелораненый уже не стонал от боли — обезболивающих сын звезд никому не пожалел, — раны перестали кровоточить. Полусонное состояние, в которое многокомпонентный раствор Ориона, приготовленный прямо на месте, погрузил троих контрабандистов и пирата, тоже было призвано уменьшить их страдания.
Без внимания не остались и те, кто был ранен легко: Орион был убежден, что даже с легкой раной шутки плохи: за беспечность она может отплатить заражением. Потому легко раненые были перевязаны чистыми бинтами, смоченными отваром жога.
Кангасску Орион даже наложил швы на бровь, чтобы рана не расползалась, и пообещал, что шрам останется небольшой, именно такой, какой украшает, а не уродует мужчину.