— И пошто зря свищет? — пожал плечами Матвей Федорович. — Рази под шиверой кто услышит? В таком тумане все одно что в воде свистеть.
— Услышат кому надо, — сказал Генка и, избегая продолжения разговора, который отец снова обязательно повернет на рыбу, пошел к лодкам: на берегу, где сложены запасные вехи и бакены, можно выдумать какое-нибудь заделье, на худой конец воду из лодки вычерпать.
Именно за этим делом застала его Эля, пришедшая вымыть бидон из-под молока. Генка не сразу услышал, что пришел кто-то, а потом не сразу узнал девушку.
— Я думал, Клавка, — сказал он виноватым тоном. — Что, ваши сегодня дома?
— Мужчины ушли, а нам с Верой Николаевной поручены наблюдения у реки и хозяйственные работы. Но я собираюсь сбежать по грибы на час или на два. Пока туман. Поднимусь по сопке над туманом, ведь не до неба же он, правда?
— Конечно. И упасть должен.
— А если я все-таки потеряюсь в тумане? Тебе будет все равно, да? Или пойдешь на розыски?
— Пойду, — глупо улыбаясь, сказал Генка.
— Ну? Тогда, может быть, тебе лучше сразу пойти со мной? Чтобы я не потерялась?
— Понимаешь, мой день сегодня. Дежурство. И туман…
— Ну и что? Мы же ненадолго…
— Да я так, — Генка вдруг испугался, что Эля передумает, уйдет одна. — Это чепуха, пойдем.
— Я только домой забегу за корзинкой и нож возьму. Да, бидон еще надо вымыть! — Зачерпнув вместе с водой песка, Эля стала болтать бидоном. Попавшие вместе с песком мелкие камушки заскрежетали о металл.
— Черт, кажется, «матка»! — сказал Генка, напрасно вглядываясь в туман. — Похоже, что «матка». Катер словно бы на одном месте фырчит, верно?
— Что-то слышу. Ну, пошли?
— Пошли… — Генка неохотно отвел взгляд от реки. — Лень якорь бросить, по такому туману прутся.
В тумане глухо прозвучали два продолжительных свистка — «занимаю фарватер».
— Вошли в шиверу, — сказал Генка.
— Пойдем, — потянула его за рукав Эля. — Ты меня подождешь у ручья, слышишь? Я мигом!
За ручьем, где тропка начинала подниматься по склону сопки, Генка остановился и, как показалось сначала, услышал глухое постукивание мотора. Потом понял, что не слышит, а ощущает стук — это сильнее обычного билось сердце.
— Генка, ты где? — негромко позвала из тумана Эля.
Он шагнул на голос и увидел девушку, словно отгороженную матовым стеклом.
— Ну… вот… — неизвестно о чем, сказала она, не переходя ручья. — Пойдем, чего ты?
— Пойдем… — Генка ждал, чтобы она перешла через ручей.
— Ну, иди!
Оглядываясь, начал подниматься по склону. Эля шла следом, приостанавливаясь, если приостанавливался Генка.
Тропинка, довольно пологая сперва, стала набирать крутизну.
— Давай руку! — предложил он.
Девушка усмехнулась и отрицательно покачала головой.
Пожав плечами, он сделал еще несколько шагов. Повернувшись, чтобы увидеть Элю, увидел бело-розовое снежное поле, залитое слепящим солнечным светом. Заслонив глаза ладонью, крикнул вниз:
— Смотри, как здорово!
Стоя над расстеленным у ног туманом, щурясь от обилия света, они смотрели на дали противоположного берега, еще по-утреннему холодные, не начинавшие лиловеть, на поднимающиеся из белого призрачного моря сосны и слегка дымящиеся скалы. Это был особенный, только им открывшийся мир, потому что прежний, обыденный, населенный людьми, остался где-то внизу, перестал существовать.
— Что ты хотела сказать тогда, у лодки? — спросил Генка.
Девушка молчала.
— Вечером, когда Михаил Венедиктович… Помнишь?
— Не помню, — ответила Эля чуть слышно.
— Врешь, — настаивал Генка. — Помнишь!
Она медленно подняла глаза и, улыбаясь, покачала головой.
— А если я знаю? — взяв за руки, Генка попытался привлечь ее к себе, но в грудь уперлась корзина.
— Отпусти руки! — приказала Эля.
— Не отпущу! — Он повернул ее так, чтобы корзина не мешала, и, увидев близко-близко от своих глаз ее широко раскрытые, немигающие глаза, а губы возле своих губ, не припал к ним, а сначала как-то неловко ткнулся, стараясь вспомнить, как это делается в кино, как следует делать это.
Эля чуть-чуть отклонила голову, и Генка понял, что теперь все получается именно как в кино. Но потом она отклонилась еще больше, так что вместо губ оказалось ее ухо, и уже не приказала, а попросила жалобным шепотом:
— Отпусти…
Генка разжал руки. Девушка качнулась, потеряв опору, на шаг попятилась. Тряхнув головой, чтобы поправить рассыпавшиеся волосы, спросила:
— Знаешь, что я хотела тогда сказать? Что ты мог бы не отпускать меня еще там, на Ухоронге. А ты отпустил! — Она улыбнулась и, дразнясь, показала кончик розового языка. — До чего же ты, в самом деле, медведь, Генка! Просто удивительно, что я, кажется… тебя люблю.