В дверях спутники пропустили Настю вперед, их широкие спины загородили девушку от завистливых взглядов подруг. А на улице, вокруг горевшего теперь фонаря над крыльцом, плавали серебряные снежинки. Взмывали неожиданно вверх, кружились, догоняли друг друга — словно танцевали под музыку, которая все еще продолжала звучать для Насти. Она звучала в поскрипывании снега под сапогами Бориса, в наступившей с их уходом тишине позади и танце снежинок…
13
Виктор Шугин вернулся раньше других, хотя и шел пёхом. У него в Сашкове не было ни друзей, ни знакомых. Негде задерживаться в ожидании, пока соберутся в дорогу попутчики. Входя, отряхнул снег с полушубка, похлопав ладонями по бокам. Небрежно швырнул на койку два увесистых свертка.
Сожители его уже успели побывать в Чарыни и собирались повторить рейс, когда пришел Виктор.
— Разобьешь, олень! — крикнул Воронкин, испуганный обращением с пакетами.
— Чего разобью?
Тот вытаращил мутные глаза:
— Бутылки…
Усмехнувшись, Шугин выставил на стол из карманов полушубка две поллитровки водки.
— И все?
— И все…
— Так… — качнувшись, Воронкин подошел к койке, тупо уставился на пакеты. Ткнул пальцем в обертку одного, едва не потеряв равновесия. — Прибарахлился, значит?
— Значит, прибарахлился.
— Молодчик! — В тоне не слышалось одобрения. — И гаврилку, — Воронкин сделал жест, будто оттягивает галстук, пропуская между двух пальцев, — тоже купил?
— И гаврилку купил, — недобро сузив глаза, но не повышая голоса, ответил Шугин.
— Чего ты прискребываешься, Костя? — крикнул из твоего угла Ганько. — По-твоему, босяк должен ходить всю дорогу в казне, которую начальник дает? Сам же свистел — костюм куплю, выйти не в чем. Ты на фрайеров посмотри. Хуже мы, что ли?
— А я твоих фрайеров…
— Ты! Внатуре заткни пасть! — не выдержал и Николай Стуколкин. — Голову надо иметь. В таких тряпках, как у нас, только у костра в лесу загорать. В городе с ходу документы спросят! Молодчик! — неожиданно закончил он, поворачиваясь к Шугину, но теперь это слово прозвучало иначе.
Воронкин, недостаточно пьяный, чтобы не понять своего одиночества, безвольно махнул рукой, точно бросал окурок.
— Что вам от меня надо, суки? Тряпки мне его, что ли, мешают? Да пусть он с ними, Витёк Фокусник… — Он снова так же махнул рукой. — Выпить не мог принести… Разве это водка — две полбанки?
У Шугина глаза перестали щуриться, только ноздри подрагивали еще. Подавшийся вперед Ангуразов обмяк, успокоенно привалился к стене.
Пританцовывая, подошел Ганько, щелкнул пальцем по бутылке. Спросил Шугина:
— Раздавим?
— Какой разговор? — усмехнулся тот.
Костя Воронкин нащупал позади табуретку, потянул к столу.
— Закир! — окликнул он Ангуразова. — Где там у тебя сыренский да колбасенский? Волоки…
Только один Стуколкин равнодушно ответил на приглашающий взгляд Шугина:
— Не стану. С меня хватит сегодня…
Казалось, Виктор Шугин не переменился с этого дня. Так же брезгливо смотрел вокруг заученным взглядом, улыбался одной половиной рта. Разве что сменил застиранную рубашку на скромную гимнастерку из чертовой кожи, сразу же усмотренную дотошным Коньковым.
— Сколько платил? — спросил он, кивая то ли на распахнутую телогрейку, то ли на видимую из-под нее обнову.
Виктор промолчал, будто не слыхал вопроса. Помедлив, Коньков обидчиво покачал головой и тронул мерина — он возил шугинский лес.
Перемену в Шугине учуял один Усачев. Не подметил, а именно учуял, угадал как-то. И насторожился.
То была не боязнь удара в спину или открытой схватки, но что-то от чувства поединка все-таки было. В чем будет проявляться этот поединок?
Шугин не показывался по вечерам из своей половины барака, днем работал. Через пасеку, иногда через несколько пасек от Усачева.
— Ловок в работе мужик! — сказал как-то про него Сухоручков.
И Усачев насторожился еще больше: не здесь ли начинается поединок? Вспомнились насмешливые слова Шугина инженеру, первые неудачи свои, со временем потерявшие остроту. А теперь? Теперь дела у него ладятся, но Шугин? Конечно, Шугин старается хоть кубиками возвыситься над ним. Нечем возвышаться больше, мелко плавает… Но, черт, здесь вообще нечем меряться больше, как он забыл об этом?
Заглянул в наряды, подсев к Фоме Ионычу. Каждый имеет право, в порядке вещей такое. Нашел шугинский. И гневно толкнул наряды прочь от себя, по закапанной чернилами столешнице. Облекая мысль в непроизнесенные, но отчетливые слова, подумал: руками и дурак может работать!