— Плотбище. К штабелям вышли. Смотри ноги не переломай! — услыхал он слова спутника. — Нам направо нужно, к реке.
Он двинулся направо, высоко поднимая ноги, вдруг потерял землю под собою и свалился вниз — обрез берега оказался совсем рядом. Упал на гальку. Вспомнив, что хочет пить, приник к воде.
— Закурить бы… — где-то рядом вздохнул Фиксатый. — Огня никак не добыть, спички вымокли. Нам теперь по реке надо, по реке — собаки искать не могут. Главное — оторваться в тайгу подальше, чтобы днем безопасно идти было. Айда! Ребята говорили, возле берегов неглубоко и дно ровное, песок…
Вода с предательским грохотом резалась об их ноги, норовя свалить, утащить за собою. Мокрые ветки нависших над водой кустов стегали по глазам. Не было ни времени, ни земли, ни неба, только холодные ветки и грохот воды под ногами. И тьма, в которой деревья, и кусты, и береговые обрывы казались призраками, сгустками этой тьмы.
«Бл-люх. Бл-люх. Бл-люх», — шлепали по воде намокшие чуни.
«Бл-люх» — шаг…
«Бл-люх» — два…
«Бл-люх» — три…
Можно считать шаги, заставляя себя ни о чем не думать. Он согласен шагать так без конца, все равно куда. Только бы ничего больше не произошло, не сбило с ритма, который позволяет не вспоминать о том, что человек летит в пустоту, в бездонную прорву.
«Бл-люх… Бл-люх… Бл-люх…»
— Стой, черт глухой!
Это кричит бригадир у него над ухом. Он остановился. Тьма начала редеть, расступаться или глаза Петра Сергеевича — привыкать к ней?
— Оглох, что ли, батя? Светает… Отдохни, пока я огня достану. Перекурим.
Петр Сергеевич покорно выбрался на берег и присел на валежину.
Фиксатый сбросил с плеча мешок, в мешке что-то звякнуло. Свернул длинную папиросу. Потом осмотрелся кругом и высвободил из-за пояса топор. Примерился, перехватил топорище в правую руку и стал стесывать обращенную кверху сторону валежины.
Вытесав ровную площадку, опять поискал что-то глазами по сторонам, срубил нетолстую сосенку. Выколов из нее дощечку в метр длиной, старательно огладил топором. Потом выдрал из подкладки своей телогрейки клок ваты, расправил и принялся скатывать в тугой жгутик, поплевывая на ладони.
— Учись, батя!
Рукавом смел с обтесанной валежины щепочки, притиснул к ней вату более гладкой стороной сосновой дощечки.
— Начали!
Дощечка забегала по затесу на валежине, перекатывая жгут ваты. Быстрее, еще быстрее, еще…
Отбросив дощечку, Фиксатый поднес вату к носу, втянул воздух ноздрями и, раздернув жгут на две части, затряс обеими.
Противно запахло паленым, от ваты потянулась робкая струйка дыма — жгут тлел.
Прикурив, Фиксатый собрал в кучу щепки и забросал мхом. Прикрыл белую тесину скользким куском сорванной коры и только тогда уселся рядом с Петром Сергеевичем. Подмигнув, затянулся жадно и сказал, чередуя слова с клубами махорочного дыма:
— Часа через два только подъем бить будут. На разводе нас, батя, в отказчики запишут — подумают, что на работу идти не захотели. От развода до поверки — час. А там сначала в зоне искать будут. В общем спешить некуда. Жрать хочешь?
Только сейчас Петр Сергеевич обратил внимание на мешок. Перехватив его взгляд, Фиксатый самодовольно ухмыльнулся:
— Со мной не пропадешь. Держи!
Петр Сергеевич машинально взял поданный хлеб, машинально стал есть его, отщипывая по кусочкам.
— Ну, батя, теперь твоя очередь дорогу показывать. Отсюда ты поведешь…
Словно человек, которого разбудили внезапно, Петр Сергеевич дернулся и растерянно посмотрел кругом, еще не понимая, чего от него хотят.
Вокруг теснилась тайга и клочья тумана цеплялись за еловые лапы. В небе, затянутом мутными облаками, робко начинал светиться восток. Все было знакомым и в то же время необычным и чужим, словно это не по Земле, а по иной какой-то планете, страшной своей неведомостью, надо ему ступать.
Надо ступать — и нельзя ступать, потому что начальник конвоя не сказал: «Бригада, вперед!»
Потому что это — свобода, которая существует только затем, чтобы вспоминать о ней.
Затем, что каждый куст и лохмотья тумана вокруг созданы для того, чтобы прятать кого-то.
Кого-то, кто крикнет «Стой!» или молча придавит пальцем спусковой крючок.
Земля, по которой запрещено ступать!
— А если они найдут нас?
— Спишут в расход. Поня́л?
Петр Сергеевич понял.
И оттого, что он понял и подумал о мгле, еще более страшной и холодной, нежели мгла этого рассвета, сразу все переменилось. Он вспомнил, что тайга вокруг зелена, что птицы пересвистываются в ней. Спелой брусникой посыпаны мхи в борах. Солнечные блики плескаются в воде рек и ручьев, солнечные зайчики отскакивают от воды, и даже хмурые пихтачи пронизаны солнечным светом и солнечным теплом. Да, да, ведь он же проходил по этим местам, по этим светлым и радостным борам, по берегам этой певучей, серебро рассыпающей реки!..