И что-то случилось.
Он вошел в магазин, словно робот, словно кто-то полностью захватил контроль над его телом, чтобы использовать его в своих целях. Подождал, пока продавец обслужит покупателя, мужчину со сломанным носом, которому срочно понадобилась мастика. Потом купил шило.
Вернулся в свою комнату. Распаковал рубашки, шесть штук, белых, накрахмаленных, с одинаковыми строгими воротничками, все купленные в маленькой галантерее, убрал их в ящик комода. Выпил две таблетки аспирина, пузырек с остальными поставил в верхний ящик. Держа шило между руками, он покрутил его в ладонях, наслаждаясь гладкостью деревянной рукоятки, погладил холодную сталь, коснулся большим пальцем острия. Как хорошо заточено!
Он убрал шило в карман. Сел, выкурил сигарету, спустился вниз и зашагал к Бродвею. На Восемьдесят шестой улице спустился в подземку, бросил в щель турникета жетон, сел на поезд и поехал в Вашингтон-Хейтс. Поднялся наверх, зашел в маленький парк. Провел в парке четверть часа, выжидая.
Ушел из парка. Воздух стал прохладнее, небо уже потемнело. Он заглянул в ресторан на Дикман-авеню. Заказал телятину с жареным картофелем и кофе. Готовили в ресторане на удивление хорошо. Он поел с аппетитом.
В мужском туалете ресторана вновь достал шило, погладил его. Такое острое, крепкое. Он улыбнулся шилу, поцеловал острие, осторожно, чтобы не уколоться. Какое же оно холодное.
Он заплатил по чеку, оставил чаевые. Уже наступила ночь, по улицам гулял холодный ветер. Он нашел темный проулок. Вошел в него, замер.
Время пошло.
Его глаза не отрывались от пересечения с улицей. Мимо проезжали автомобили, проходили люди: юноши, девушки, женщины. Он не двигался с места. Ждал. Нужного ему человека. Который придет один, когда улицы совсем опустеют. Пробьет его час, и он нанесет удар. Быстрый удар.
Тишину нарушили высокие каблучки, выбивающие быстрый ритм по тротуару. Других звуков он не слышал. Ни шагов, ни шуршания автомобильных шин. Медленно, осторожно, он двинулся по проулку. Его глаза сфокусировались на источнике звука. Женщина, молодая женщина, фигуристая, с шапкой иссиня-черных волос и ярко накрашенным ртом. Красивая женщина, его женщина, женщина, которую он ждал, она, да, она!
Она поровнялась с проулком, каблучки продолжали выбивать тот же ритм. Он действовал, как автомат. Быстрый рывок, одна рука заткнула алый рот, вторая обвила талию и потянула в темноту. Она потеряла равновесие и исчезла вместе с ним в темном проулке.
Она могла закричать, но он стукнул ее головой об асфальт и ее глаза остекленели. Очухавшись, она все-таки попыталась закричать, но он зажал ей рот рукой и отсек крик. Укусить его ей не удалось. Он за этим проследил.
А пока она вырывалась, вогнал острие шила в сердце.
Он оставил ее, уже холодеющую, в проулке. Шило бросил в дренажную канаву. Нашел станцию подземки, поехал домой, поднялся к себе, умылся, разделся, лег в постель и заснул. Спал крепко, без кошмаров.
Проснулся утром, в обычное время, бодрый, энергичный, готовый к трудовому дню. Принял душ, оделся, вышел на улицу, у слепого киоскера на углу купил «Дейли миррор».
Прочитал заголовок. На молодую танцовщицу Мону Мур напали в Вашингтон-Хейтс и убили ударом шила в сердце.
Он вспомнил. Мгновенно все вернулось: тело девушки, шило, убийство…
Он до боли стиснул зубы. Сколь же реально все это ему привиделось. Наверное, психоаналитик смог бы ему помочь. Но дипломированные психоаналитики так дороги, а у него есть свой психоаналитик, личный и бесплатный, сержант Рукер.
Но он вспомнил все! Все, как купил шило, как бросил девушку наземь, как вонзил…
Он глубоко вдохнул. Упираться бесполезно. Самому ему не справиться. Он подошел к телефону, позвонил на работу.
– Говорит Каттлетон. Я задержусь на час или около этого. Иду к врачу. А оттуда сразу же на работу.
– Ничего серьезного? – обеспокоенно спросили на другом конце провода.
– Нет, нет, ничего серьезного.
Он в общем-то и не солгал. В конце концов Рукер стал его психоаналитиком, а психоаналитик – тот же врач. Ему назначено: сержант Рукер сказал, что ждет его в любой момент. И заболевание у него несерьезное, тут он тоже не погрешил против истины. Он знал, что невиновен, как бы память не убеждала его в обратном.
Рукер разве что не улыбнулся ему.
– Посмотрите, кто к нам пожаловал. Я бы мог догадаться, что увижу вас сегодня, мистер Каттлетон. Ваше фирменное преступление, не так ли? Нападение на женщину и убийство.
Уоррен Каттлетон не улыбался.
– Я… это Мур. Мона Мур.
– Эти стриптизерши любят экзотические имена. Мона Мур. Прямо-таки Любовь моя.[1] Если по-французски.
– Правда?
Сержант Рукер кивнул.
– И убили ее вы. Как это произошло?
– Я знаю, что не мог этого сделать, но…
– Перестать бы вам читать газеты, – сержант Рукер покачал головой. – Пошли, вытравим эту муть из вашей головы.
Они уединились в маленькой комнатке. Мистер Каттлетон сел на стул с высокой спинкой. Сержант Рукер закрыл дверь, встал у стола.
– Вы убили эту женщину, не так ли? Где вы взяли шило?
– В магазине хозяйственных товаров.
– В каком магазине?
– На Амстердам-авеню.
– Почему шило?
– Оно меня возбуждало, такая гладкая рукоятка, так остро заточенное.
– Где теперь шило?
– Я бросил его в дренажную канаву.
– Да уж, теперь его не найти. Должно быть, из нее ливанула кровь, когда вы ударили ее шилом. Много крови?
– Да.
– Кровь перепачкала вашу одежду?
– Да, – он вспомнил, что одежда промокла от крови, он еще поспешил домой, в надежде, что никто его не увидит.
– Где эта одежда?
– В мусоросжигательной печи.
– Но не в вашем доме?
– Нет, нет. Я переоделся у себя в комнате, побежал в другой дом, не помню в какой, сунул одежду в мусоросжигательную печь.
Сержант Рукер хлопнул ладонью по столу.
– С этим мы разберемся быстро. Видать, у меня прибавляется опыта. Стриптизершу убили ударом шила в сердце. Смерть наступила мгновенно. На теле осталась крохотная ранка. Из нее не вытекло ни капли крови. Покойники не кровоточат, да и сколько крови вообще может вытечь из такой раны? Так что ваша версия расползается, как мокрая туалетная бумага. Вам уже лучше?
Уоррен Каттлетон медленно кивнул.
– Но воспоминания так чудовищно реальны.
– К сожалению, да, – сержант Рукер покачал головой. – Мне очень вас жаль. Интересно, сколько это может продолжаться? – он сухо улыбнулся. – Как бы не переборщить, а не то один из нас обязательно сломается.